По лёгкому, как пух, повелению императора Хуэя во дворце началась чистка. В этой напряжённой атмосфере одних слуг отпустили на волю, другие погибли под пытками, и весь дворец пропитался запахом крови.
Особенно сильно сменился состав на кухне — не осталось ни одного прежнего повара.
Наньчжи тихо вздохнула с облегчением: теперь папа точно не съест ничего лишнего.
Хотя дворец стал чище, слухи об императоре Хуэе ухудшились. В народе шептались, что он тиран, ежедневно казнящий десятки слуг, что у Зала Мингуан текут реки крови. Молва росла как снежный ком, приписывая ему людоедство — якобы он пожирает плоть и вырезает сердца у мертвецов.
Не просто тиран — исчадие ада.
Даже невольные дворцовые слуги бледнели от страха. Слыша эти сплетни, Наньчжи негодовала за отца: «Неправда! Мой папа не ест людей! Он просто вспыльчивый и... немного не в себе. А этот принц Нин — негодяй! Вечно клевещет за спиной».
Представьте, если бы кто-то кричал на каждом углу, что она описалась в постели!
Обидно до слёз! Просто невыносимо.
Наньчжи вдруг поняла яростные порывы отца.
Хотя папу поносили, Брат Система сообщил, что её еда теперь безопасна. Пришлось потерпеть ради этого.
Но по мере приближения смотра наложниц Наньчжи становилась осторожнее, боясь выйти даже из Дворца Юнчунь. По сюжету она утонула в пруду — то ли случайно, то ли её столкнули. Не зная подробностей, девочка сидела взаперти.
За два дня до смотра случилось несчастье: сын императрицы, наследник престола, едва отпраздновавший год, скоропостижно скончался. Болезнь настигла внезапно, и за сутки малыш угас.
Император Хуэй взбеленился. Дворец Фэнси (прим.пер.: Гнездо Феникса – дворец императрицы) обагрился кровью. Потеря наследника, будущего правителя, — такое нелегко принять.
Дворец вновь погрузился в кровавый хаос. Наложницы дрожали от страха. Нескольких фавориток казнили с особой жестокостью.
Репутация императора окончательно рухнула. Смотр наложниц омрачился трагедией: если государь так расправляется с жёнами, кто отдаст дочь во дворец? Знатные семьи всеми правдами старались избежать участия в отборе. Но большинство было бессильно. Даже перед лицом тирана ослушаться означало погубить весь род.
Наньчжи издали увидела императора Хуэя: глаза кроваво-красные, будто зверь в клетке, рычащий от ярости. В душе девочки шевельнулось тяжёлое чувство: «Что это за мир?»
Брат умер. Теперь её черёд? Маленькая Наньчжи с горечью осознала: такова их судьба в этой истории — дети гибнут один за другим.
Вернувшись, она стала лихорадочно бредить по ночам. Наложница Сянь не отходила от дочери, готовая привязать её к своей спине. Раз Няньнянь просила спать вместе — значит, спали вместе. Лишь бы дитя осталось в живых.
— Папа? — прошептала Наньчжи, протирая глаза.
У кровати сидел мужчина, неподвижный, как изваяние. Его окутывала гнетущая аура, незримая преграда отделяла императора Хуэя от всего мира.
Одиночество. Заброшенность. Будто зверь, сражающийся в одиночку.
Всё вокруг терзало и без того расшатанный рассудок правителя.
Наньчжи обняла отца за шею, уткнулась лбом в плечо и принялась тихонько похлопывать его по спине, не говоря ни слова.
Император Хуэй безучастно смотрел на ребёнка у себя на руках — мягкого, пахнущего молоком. Вспомнил сына, наследника, умершего у него на глазах...
В памяти всплыли язвительные требования написать указ о покаянии. Смешно.
Он понимал: эти муки — цена трона, за который борются все. Неспроста он через это проходит. Но бешенство рвало его изнутри, жажда перебить всех.
— Уррр... — животик Наньчжи предательски заурчал.
— Папа, животик кушать хочет.
— Иди ешь, — буркнул император.
Наньчжи уцепилась в его широкий рукав:
— Папа, покушай со мной.
— Не могу. Дела, — отрезал Хуэй, холодный как лёд.
Лицо его потемнело, будто покрылось пеплом. Как говорится, лицо — зеркало души: удача отвернулась от правителя.
Наньчжи подняла на него глаза:
— Не сядешь со мной за стол — заплачу. Сейчас заплачу! Вот прямо сейчас!
Император схватил комочек за шиворот, поднял и усадил на стул:
— Жди.
Наньчжи:
– ...
Папа — какашка! С детьми так не обращаются!
Когда подали еду, императору есть не хотелось. Но вид дочки, уплетающей за обе щёки с таким аппетитом, пробудил в нём подобие голода. Он съел немного.
Заметив, что напряжение в отце чуть спало, Наньчжи сползла со стула, обняла его ногу и, покачиваясь, утешила:
— Папочка, не горюй. Ещё много братиков и сестрёнок будет.
Ведь когда та наложница войдёт во дворец, она родит папе кучу детей! Все будут здоровые.
Хотя... папа, кажется, большой бабник. Если бы у её настоящего папы было столько жён, мама бы ему голову оторвала! Развод! Хм!
Уголок губ императора дёрнулся. Много детей...
Он не верил в проклятие одиночества, но детей во дворце было мало — выкидыши, мёртворождённые, немногие выживали. Неужели правда проклятие?
Проклятие? Хм... С чего бы? Он — Сын Неба, государь! Неужели мятежник Нин праведнее? Смешно!
Наньчжи вдруг спросила:
— Папа, Няньнянь правда убили её родные?
— Какую Няньнянь? А, дочь кормилицы? Нет, она родилась мёртвой. А тут во дворце нашептали, будто отец убил дочь, чтобы загнать жену сюда кормить принца. Глупость несусветная. Подумать только: угрожать ребёнком куда выгоднее, чем убивать, — усмехнулся Хуэй.
Жалкие, как блохи, методы. И этим кичатся как добродетелью? Тошнотворно.
Но именно такие уловки превратили его гарем в решето. Император был уверен: виной малодетности — козни принца Нина. Поэтому и казнил столь многих.
Наньчжи подперла щёки ручками и вздохнула: Жизнь непредсказуема, как кишки в колбасе!
— Папа, ты казнишь семью кормилицы? — спросила она.
Император оскалился:
— Разумеется... нет. Слово государя — закон. Я обещал не трогать семейство Ли. Пусть она сгниёт в могиле, захлёбываясь злобой и бессилием. Пусть ярость разорвёт её душу!
Наньчжи:
– ...
Какой же папа дурачок!
(Нет комментариев)
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|