Глава 3 (Часть 2)

Легкая походка, одинокое лицо… На мгновение я потерялся в этом тихом, призрачном ощущении. Цветы умирают во сне. Я смотрел на ее прекрасный профиль. Под этим углом за ее спиной не было ничего, кроме пылающего заката над морем. Длинные черные ресницы и нежные губы Ольги мягко таяли в закатных лучах. Но за резкими линиями ее холодных, красивых бровей и носа, скрытые в надвигающихся сумерках, словно мелькали призрачные тени неведомых зверей.

Не успел я опомниться, как мы оказались на крыше. Ольга накинула мне на голову капюшон, защищая от холодного ветра, проникавшего сквозь сгущающиеся сумерки. Я крепко обнял ее за шею, боясь смотреть вниз — в конце концов, мне было всего четыре года. Конечно, это было не самое высокое место, где я бывал, но по сравнению с горами Ангельского залива в Кальяри этот узкий конек крыши, на котором едва хватало места одному человеку, казался тропинкой в облаках.

Она спокойно стояла, обнимая меня, и смотрела на далекое море, позволяя ветру играть с ее волосами и платьем. Мы сверху вниз наблюдали за суетой слуг и служанок во дворе, видели, как в комнате моей матери зажглись свечи, как она небрежно бросила вышивальные пяльцы на подоконник. С этой высоты люди казались игрушечными солдатиками. Я подумал об этом, а потом сказал вслух.

— Интересно? — Ольга бросила на меня короткий взгляд.

Я честно кивнул.

— Храбрый мальчик. Надеюсь, ты всегда будешь так считать.

Возможно, она это произнесла шепотом, но говорила ли она это вообще? То есть, ее губы, прекрасные, словно вырезанные из цветка, не шевельнулись ни на миллиметр. Своим неземным взглядом она смотрела на море, на далекий северо-запад, где садилось солнце, и в тот момент, когда оно касалось воды, извергало ослепительный, как россыпь бриллиантов, и одновременно безнадежно холодный кровавый свет.

Как дыхание дракона.

Не знаю, как эта метафора пришла мне в голову. Но еще более удивительным, чем это сравнение, было то, как Ольга вернула меня в комнату. Она спрыгнула на узкий, почти невидимый, карниз, заботливо прижав меня к стене. Прежде чем я успел закричать от ужаса, глядя на пустоту в десятках футов под ногами, она просунула меня в окно.

— Это наш секрет, Большая Обезьяна, — наклонившись, сказала она мне, ловко надев перед этим сетку для волос, украшенную мелким жемчугом. Я протянул руку и погладил завитки ее черных волос, очерченные сеткой. Она не шелохнулась, но в уголках ее глаз промелькнуло что-то нежное и холодное, чего я не мог понять.

Только спустя много лет я понял: это был взгляд, в котором смешались предвкушение и страх.

— Секрет, — кивнул я.

Тогда я действительно так думал. Секрет потому и секрет, что такое приключение — дерзкий поступок, за который меня непременно отругают родители. Забраться на крышу особняка, с самой высокой точки обозревать бескрайнее море и загадочный север по ту сторону белых волн… Но я и подумать не мог — да и не мог бы — о том, насколько она легка, ловка и сильна, превосходя в этом даже диких кошек и ворон, изредка появлявшихся на крыше.

И о том свете, что был в ее глазах.

Это были глаза, перед которыми должны трепетать все живые существа.

Но в тот момент детская договоренность между юной красавицей и мальчиком стала началом чего-то невероятного, предопределенного самой судьбой.

С тех пор я стал чаще ее искать. Все служанки моей матери знали о моей репутации капризного и неугомонного ребенка. Эти изнеженные девушки, каждая из которых происходила из знатных генуэзских семей, так же, как и моя мать, не имели терпения возиться с шаловливым мальчишкой, вечно покрытым потом. Даже ради близости к моему отцу такая бесполезная жертва казалась им слишком большой.

Поэтому они были благодарны Ольге за то, что она присматривала за мной. Тем более что я сам охотно ей подчинялся. В отличие от всех женщин, которых я знал, она была достаточно прямолинейна, даже грубовата. По крайней мере, только она, когда я немного сопротивлялся умыванию, сразу же окунала меня в теплую воду, настоянную на бессмертнике и вербене.

Конечно, в следующий момент она меня вытаскивала и смотрела с усмешкой, в ее взгляде даже сквозила легкая насмешка.

Поэтому мы тут же начинали плескаться. Когда отец пришел за мной и увидел эту сцену, даже он на мгновение опешил, а потом резко отвернулся и спокойным голосом приказал нам прекратить баловаться.

Слегка дрожащим голосом хозяина дома.

Ольга перестала смеяться, посмотрела на себя в медное зеркало, невозмутимо завязала развязавшиеся тесемки корсажа и бросила мне на голову теплую сухую хлопчатобумажную ткань. Я сердито стянул ее, но, зная, что она никогда не будет так нежно ухаживать за мной, как другие женщины, быстро вытер лицо. Приведя себя в порядок, она взяла ткань и вытерла мои вечно растрепанные кудри, лениво произнеся в сторону двери:

— Можете войти, господин.

Она даже не сделала ему реверанс.

Конечно, я этого не заметил, просто вырвался из рук Ольги и по привычке обнял отца за ноги. Он ласково погладил мою еще влажную макушку и тихо вздохнул.

Молчаливая девушка стояла спиной к окну, превратившись в ярком утреннем свете в хрупкий силуэт с сияющими краями.

Я обернулся, посмотрел на нее, невольно прищурившись, и мне показалось, что она вот-вот взлетит.

— Кто ты такая? — голос отца был на удивление спокоен.

— Вы уверены, что хотите говорить об этом при нем, господин? Или вы собираетесь потом наложить на своего сына заклятие, чтобы он все забыл?

— Ты хочешь сказать, что тебе нужно сообщить мне что-то, чего он не должен знать?

— А если и так, господин?

Ольга рассмеялась.