Глава 2 (Часть 1)

Глава 2

Сейчас, когда я витаю в облаках, мне иногда вспоминаются прежние дни, события, которым трудно дать оценку и которые, как я думала, уже забыты.

Я помню, как училась играть на пианино. Сначала дом учительницы музыки был одним из тех придорожных одноэтажных домиков, которые теперь подлежат сносу. Каждый раз во время сильного ливня вода с дороги заливала тротуар, а затем и проход за аркой.

Над аркой висело зеркало багуа, довольно строго взиравшее на прохожих.

Проход был немного ниже уровня улицы, и этот перепад высоты заменял порог.

Стены по обе стороны прохода были из красного кирпича, еще не прикрытого штукатуркой, со следами обжига и копоти, которые беззастенчиво открывались моему взору.

Окна, выходившие в проход, были занавешены тонкими шторами старого небесно-голубого цвета. Казалось, с них можно соскрести ногтем немного пыли, словно кто-то продырявил небо.

За шторами стояло несколько синтезаторов.

У меня тоже когда-то был синтезатор, но потом его забрала тётя. Сказала, что мой двоюродный брат сможет на нем учиться.

Я представила себе жирные пальцы всей её семьи и почувствовала презрение, но вежливо улыбнулась: «Тогда брату точно нужно учиться лучше меня».

— Если он будет стараться, то обязательно научится, — обрадовалась тётя.

А я не радовалась. Мне было противно. Я знала, что он так и не пошел учиться.

Пальцы всей её семьи блестели жиром, как мухи, а сами они походили на перекормленных личинок.

Именно такие руки почти опустошили мою мать, беззастенчиво отнимая у неё всё, что она имела. И таких рук было несколько пар.

Мать снова и снова повторяла мне: «Они же твои родные. Если им понадобится помощь, ты ведь не сможешь остаться в стороне, правда? Не сердись на них.

Даже если мама иногда злится на них, ты должна учиться сглаживать наши отношения.

Дяди и тёти всё равно хорошо к тебе относятся».

Я каждый раз с улыбкой соглашалась, но чувствовала, как в сердце образуется дыра. Я даже слышала, как кровь, словно река, внезапно обрушившаяся в тёмную пещеру, оглушительно рвётся вверх, но в итоге превращается в молчаливый подземный поток, неохотно подчиняясь силе тяжести.

— Да, брат всему научится.

Тётя радостно унесла мой синтезатор. А днём ранее у меня был последний урок фортепиано.

В то время даже за подержанное пианино можно было купить квартиру в нашем уездном городке.

Сначала я этого не знала.

Я спросила мать, почему она отправила меня учиться играть на пианино.

Мать сказала, что мне нравилось.

— Ты тогда смотрела, как твоя сестрица Сюэер играет на пианино, у тебя глаза горели. Даже на стул залезла, чтобы потрогать клавиши. У мамы за всю жизнь не было ничего, что бы ей по-настоящему нравилось. А если тебе нравится — иди учись, — мать обняла меня и погладила мою руку, лежавшую на клавишах.

Что я тогда ответила, уже не помню. Но в какой-то день я под предлогом учёбы прекратила занятия фортепиано. Мать ничего особенного не сказала (хотя в последующие годы иногда и ворчала по этому поводу).

Откуда детям знать, что такое «нравится»? Наверное, я просто была игривой, да и свет отражался в глазах, вот и создалось у окружающих ложное впечатление.

У Миньцинь говорила, что я даже на птичьи гнёзда на деревьях смотрю с обожанием. Похоже, всё это было недоразумением.

Когда учитель Чжун… учитель каллиграфии и живописи обнаружил в парке у озера шелковицу, Сюй Цзяюй постоянно тащила меня туда «пообщаться с природой».

— Мы ведь сейчас нарушаем закон и порядок, да?! — взволнованно воскликнула она, её глаза блестели. Судя по её виду, можно было подумать, что она собирается выкорчевать это дерево и ограбить банк.

— Если тебя так возбуждает «нарушение закона и порядка», то из чувства долга мне придётся за тобой присматривать, — сказала я, задрав голову и высматривая ягоды. — Мы всего лишь нарушаем пару не самых важных правил общественного порядка, ничего та-а-акого серьёзного.

Мы пришли поздновато, внизу все ягоды уже обобрали.

У корней валялось много раздавленных незрелых ягод шелковицы. Мысленно осудив тех, кто был здесь до нас, я подтянулась и залезла на дерево.

Сюй Цзяюй полезла за мной с другой стороны. После короткой тишины я услышала её брезгливое: «…Фу! Кисло!»

Я могла с закрытыми глазами угадать, что она сделала: «Не срывай красные, они красивые, но невкусные».

— Знаю, знаю, я просто попробовала.

— Не испачкай одежду!

— Знаю!

В итоге она всё-таки испачкала одежду.

А поскольку мы не взяли салфеток, то с перемазанными лицами крались домой, прячась по углам — как будто и вправду нарушили закон.

Стыдоба, почему я тогда не додумалась взять салфетки? А Сюй Цзяюй ещё всё время спрашивала, не похожи ли мы на партизан. Она меня просто доводила.

В последние два года моих занятий фортепиано учительница переехала. Она поселилась в доме в переулке напротив Старого здания профсоюза.

Этот переулок мы в шутку называли «Врата завтрака» — на расстоянии, которое можно пройти, съев половину ютяо, там было около десяти приличных закусочных, где подавали завтрак.

В арке у входа в переулок, над которой висела вывеска «Народная коммуна», с одной стороны продавали цзяньбин гоцзы, а с другой — шаобин и кальмаров на тэппане.

Шаобин и кальмаров продавала одна и та же семья. Я этого не знала, потому что покупала только шаобин.

Первой это обнаружила Сюй Цзяюй. Она сказала, что эти две точки образовывали прямой угол, словно охраняя вход. Если подойти с шаобином покупать кальмаров, продавец сам спросит, не завернуть ли их в лепешку, и ещё… — Почему, когда я купила сладкий шаобин, продавец предложил мне добавить туда кальмара? У них точно какой-то сговор! Как можно есть сладкий шаобин с кальмаром?!

Я посмотрела на две миски доуфунао перед собой и спросила её: «Вкусно?»

Сюй Цзяюй всё ещё кипела: «…А?»

— Сладкий шаобин с кальмаром.

Сюй Цзяюй уставилась на шаобин в руке с видом человека, готового умереть, но не сдаться. Наконец, с выражением недоверия, смешанного с неизбежностью, она признала: «А мне, как ни странно, понравилось».

Я взяла ложку и переложила немного квашеных бобов и сушёной редьки из солёного доуфунао в сладкий, а потом встала, чтобы попросить у продавца соевый соус.

— Нет, это невкусно, — Сюй Цзяюй схватила меня за руку. — Поверь мне, остановись здесь, не иди дальше.

— Дело не в вере.

Даже если это отвратительно, я должна попробовать сама. Конечно, можешь сказать, что я упрямая и не слушаю советов.

В этом возрасте всегда любопытно и хочется побеждать. Горечь нужно испытать самому, шишки набить самому. В любопытстве всегда есть доля упрямства — почему я должна слушать тебя?

Я попробую вот так, и будь что будет.

И вот, закусывая ютяо, я стиснула зубы и допила эту порцию доуфунао. Это было действительно ужасно, словно я проглотила хаос Вселенной в момент перед Большим взрывом.

Сюй Цзяюй пожаловалась, что покупает солёный доуфунао только ради домашних солений, иначе кому нужен этот соевый соус. Сказала, что сама раньше так делала, и торговка доуфунао несколько раз пыталась её отговорить, но безуспешно. Она чуть не расплакалась от отвращения.

— Чтобы не мешать тётушке торговать, я специально пересела за последний столик у лотка с вонтонами, — Сюй Цзяюй наклонилась и прошептала мне: — И тот дядька с вонтонами не зря страдает. Его вонтоны действительно невкусные.

Я подняла голову и посмотрела на лоток наискосок напротив, полностью соглашаясь: «Слишком много жира».

— Вот-вот!

Лоток с вонтонами стоял чуть глубже в переулке, под навесом, у стены, небрежно оштукатуренной цементом.

Прилавок был сколочен из жести. Прозрачные пластиковые контейнеры на полке потемнели от специй внутри.

Котёл для кипячения воды стоял сбоку, похожий на тигель алхимика, и непрерывно булькал, выпуская клубы грубого, искажённого пара. Казалось, оттуда вот-вот выскочит неотвязный Мефистофель и потребует подписать договор каплей крови.

Столы и стулья были старыми, деревянными, с шиповыми соединениями, уже почерневшими от времени.

Единственным светлым пятном был эмалированный таз для начинки — резкий белый цвет с ярко-красным ободком. Я предположила, что на дне таза изображены либо утки-мандаринки, либо пионы и иероглиф «двойное счастье».

Мясная начинка внутри была бледнее обычного розового цвета, а рубленый зелёный лук напоминал зелень на снегу.

Продавец в мятом фартуке маленькой бамбуковой лопаткой поддевал начинку с краю, заворачивал её в тесто и тут же бросал в котёл. Бульон на вкус напоминал приправу из пакетика старой пекинской лапши быстрого приготовления.

Я подумала, что ему лучше было бы просто продавать лапшу быстрого приготовления, а вонтоны предлагать как добавку. Возможно, тогда дела пошли бы лучше.

Это был слегка смещённый перекрёсток. Оживление и суета у входа в переулок казались задержавшимся эхом, ещё не успевшим среагировать. Они принадлежали главной улице, идущей с востока на запад, а не этому переулку.

Настоящий переулок был узким и мрачным, солнце заглядывало туда только в полдень.

Застройка была хаотичной. Каменные плиты, прикрывавшие канализацию, по большей части покосились и издавали звук ударяющихся костей, когда на них наступали. Щели между плитами дышали в такт шагам, словно глаза, усеявшие щупальца водяного чудовища, которые прищуривались, разглядывая тебя.