Шанхайский цвет (Часть 2)

Шанхайский цвет (Часть 2)

Проведя два дня в Шанхае, господин Окава решил навестить отставного генерала прежней династии.

Генерала звали Сюй. Его отец участвовал в Уничтожении опиума в Хумень, а сам он в молодости служил в Бэйянском флоте. Сейчас, достигнув преклонного возраста, он жил отшельником в самом центре шумного Шанхая, выращивал цветы, ухаживал за птицами и не вмешивался в мирские дела.

Генерал Сюй питал глубокую ненависть к японцам, но его дочь была поклонницей господина Окавы. Не в силах отказать дочери, он согласился на визит писателя.

— Национальную вражду не так-то просто забыть, тем более что он потерял ногу на войне, — сказал господин Окава по дороге в поместье генерала.

Поместье семьи Сюй было внушительным, но это было не традиционное китайское здание. Остроконечная крыша в европейском стиле возвышалась над постройками с покатыми крышами, что очень заинтересовало господина Окаву.

— Я изучала архитектуру в Европе, а вернувшись, помогла спроектировать этот дом, — объяснила госпожа Сюй на японском языке. — Господин Окава, я давно слышала о вас. Меня зовут Сюй Шуинь, я старшая дочь Сюй Аня.

— Здравствуйте, — ответил господин Окава. После короткого разговора они вошли во двор.

Сюй Ань не вышел их встречать. Он сидел, сложив руки, перед своим кабинетом. Лучи утреннего солнца падали к его ногам, а сам он находился в тени.

Господин Окава поклонился ему.

Сюй Ань посмотрел на него несколько секунд, затем развернул инвалидное кресло и въехал в дом.

Чу Хуа не знала, о чем они говорили.

Поскольку госпожа Сюй говорила по-японски, в кабинет вошли только господин Окава и господин Хидэёси, а Чу Хуа и Ватанабэ Рё пригласили выпить чаю в саду.

— Хорошее местечко, — сказал Ватанабэ Рё, осушив чашку и начав вертеть ее в руках. — Китайские богачи умеют жить.

— Богачи во всех странах живут одинаково.

— Да, да. Войны не касаются богачей. Они всегда живут припеваючи.

— Но, Рё, знаете ли вы, как генерал Сюй потерял ногу? — спросила Чу Хуа. Ватанабэ Рё покачал головой. — В японо-китайской войне. Он в ней участвовал.

— Ты хочешь сказать, что его ногу отстрелили японцы? — Ватанабэ Рё вскочил. — Мне нужно идти защищать господина Окаву.

Чу Хуа хотела его остановить, но вдруг услышала мужской голос.

— Невозможно! Я лучше умру, чем извинюсь перед этим высокомерным иностранцем! Вы знаете, что он сказал тогда в ресторане?!

— Ну же, мой юный господин, никто не просит вас извиняться. Просто пообедайте вместе, уладьте конфликт. Всем от этого будет только лучше.

— Второй дядя, если мои слова дойдут до отца, тебе больше не будет места в нашем доме!

Чу Хуа проследила за взглядом говоривших. В сад вошли пожилой мужчина и молодой человек в военной форме. Старик что-то без умолку говорил юноше.

Пройдя несколько шагов, молодой человек заметил их и остановился.

— Кто это? — спросил он у своего спутника.

— Гости твоего отца. Пришли вместе с тем японским писателем.

— Японцы? — Юноша окинул их взглядом, поправил одежду и, не поздоровавшись, прошел мимо них к выходу из сада.

Сделав несколько шагов, он вдруг остановился и, обернувшись, указал на Чу Хуа:

— Ты…

Когда он повернулся, Чу Хуа узнала его. Это был тот самый офицер, который спорил с иностранным военным у ресторана, и которого потом увез Чэн Хэцин.

Мужчина помедлил пару секунд, ничего не сказал и быстро вышел из сада.

Чэн Хэцин, должно быть, был с ним хорошо знаком. Чу Хуа вспомнила, что в тот день юноша назвал его «Четвертый брат». Так обращаются только к близким родственникам или друзьям.

Когда Чу Хуа жила в Тяньцзине, она слышала кое-что о Чэн Хэцине. Он был четвертым сыном богатого тяньцзиньского торговца Чэна, поэтому его называли Четвертый господин Чэн. Его мать была актрисой. В юности он обучался в пекинской оперной труппе «Чэнсян Сибань», одной из четырех самых известных в Пекине. В шестнадцать лет, во время гастролей в Тяньцзине, он приобрел известность, а затем переехал в Пекин, где выступал в театре «Гуанфулоу» и снискал всеобщее признание. С тех пор он стал звездой пекинско-тяньцзиньской оперы.

Разговор господина Окавы с генералом вскоре закончился. Как только писатель вышел из кабинета, Ватанабэ Рё ни на шаг от него не отходил, словно опасаясь, что старый генерал в любой момент выхватит меч и убьет господина Окаву.

Госпожа Сюй пригласила их на обед, но господин Окава отказался, сославшись на встречу с друзьями. Чу Хуа больше не видела молодого офицера, пока они не сели в рикшу, чтобы вернуться в отель.

По дороге господин Окава был не в духе.

— Китайцы сейчас все ненавидят японцев? — спросил он Чу Хуа, но тут же извинился: — Простите, вы ведь давно не живете в Китае.

— Господин, у меня есть один вопрос, — сказала Чу Хуа, наконец решившись задать вопрос, который мучил ее с детства. — Вы говорили, что Япония тоже страдала от унижений со стороны Запада. Но почему, проведя реформы, она не стала противостоять Западу, а перенесла эти унижения на более слабый Китай?

Господин Окава долго молчал, затем взял ручку и написал в блокноте: «Порочность нации».

— У каждой нации есть свои пороки. Они скрыты в прошлом, настоящем и будущем. И как только люди находят благовидный предлог для своих злодеяний, их уже не остановить. Запад напал на Японию, Япония принесла страдания Китаю. Вот так это происходит.

Чу Хуа не совсем поняла его слова. Она лишь уловила, что, по мнению господина Окавы, зло легче поддается подражанию, чем добро.

После визита к генералу Сюй господин Окава заболел.

Первые признаки появились еще на корабле по пути в Китай: он часто жаловался на стеснение в груди и одышку. Сначала он думал, что это из-за тополиного пуха, но потом ему стало трудно дышать, и его пришлось госпитализировать.

Планы поездки были приостановлены. Средства, предоставленные газетой, были ограничены, и по рекомендации господина Хидэёси Ватанабэ Рё нашел работу в Шанхае телохранителем у богатых и влиятельных людей.

Он плохо говорил по-китайски, но, к счастью, эта работа не требовала многословности, и он легко с ней справлялся.

Чу Хуа хотела вернуться к своей прежней профессии и продавать цветы, но господин Окава ее остановил.

— Моя болезнь еще не настолько серьезна, чтобы вам обоим пришлось работать, чтобы меня содержать. Мой ум ясен, руки еще могут двигаться. Я могу написать еще несколько романов.

Поэтому следующие полмесяца Чу Хуа провела с господином Окавой в больнице.

Громкие крики уличных торговцев по утрам, непрерывный кашель из соседней палаты днем и звуки военных учений иностранных солдат по вечерам — все это он вплетал в свой новый роман.

В день выписки господина Окавы в палату вошла молодая девушка — Сюй Шуинь, дочь генерала Сюй.

— Мне очень жаль, господин Окава, я только что узнала, что вы в больнице, — сказала она, поставив цветы у кровати.

— Ничего страшного, просто небольшое недомогание.

— Я принесла вам кое-что для поддержания сил. Пожалуйста, поправляйтесь и пишите еще больше замечательных романов.

— Спасибо, госпожа Сюй. Передайте привет вашему отцу.

В тот день госпожа Сюй и господин Окава долго беседовали. Они говорили о китайской и японской литературе, о западной философии, о стихах Шелли и одиночестве Ницше… Казалось, у них бесконечное множество общих тем.

Чу Хуа редко видела господина Окаву таким разговорчивым.

К счастью, живя в доме Окавы, она с помощью словаря прочла несколько книг, иначе бы совсем ничего не поняла из их беседы.

Когда разговор зашел о театре, господин Окава заметил, что игра в современных японских пьесах слишком поверхностна и не идет ни в какое сравнение с западной драматургией, а старинное искусство кабуки ему нравится гораздо больше.

— Кстати, о кабуки, — сказала Сюй Шуинь. — В Китае есть похожий вид театрального искусства — пекинская опера. Вы когда-нибудь видели ее?

— Слышал о ней. В прошлом году труппа приезжала с гастролями в Осаку. Друг подарил мне билеты, но у меня не было времени пойти.

— В Осаку ездила труппа моего жениха. Сейчас они как раз в Шанхае. Если вам интересно, я могу пригласить вас на спектакль.

— С удовольствием, — ответил господин Окава и, посмотрев на Чу Хуа, добавил: — Мне кажется, вы тоже любите пекинскую оперу. — Затем, обращаясь к Сюй Шуинь, он со смехом сказал: — Она тогда еще несколько дней дулась на меня, что я не отдал ей билеты.

Чу Хуа, неожиданно оказавшись в центре внимания, покраснела.

— Я не дулась несколько дней, — пробормотала она.

Сюй Шуинь рассмеялась и спросила Чу Хуа:

— Не ожидала, что в таком юном возрасте вы увлекаетесь пекинской оперой. Чьи выступления вам нравятся? Может быть, я смогу познакомить вас с ним.

Чу Хуа вспомнила, что госпожа Сюй только что упомянула, что ее жених был в той труппе, которая ездила в Японию. Она немного помедлила, а затем спросила:

— Вы знаете… господина Чэн Хэцина?

Сюй Шуинь замерла на несколько секунд.

— Вы его знаете?

— Слышала… слышала о нем.

— Это мой жених. Если вам нравятся его выступления, госпожа Чу, может быть, пообедаем вместе как-нибудь?

«Эта девушка… его невеста?» — подумала Чу Хуа. Девушка из такой семьи, как Сюй Шуинь, была достойной парой для Чэн Хэцина.

— Госпожа Чу? Госпожа Чу? — Сюй Шуинь дважды окликнула ее, прежде чем Чу Хуа очнулась от своих мыслей.

— Не стоит беспокоиться об обеде, — поспешно ответила она. — Я с детства живу в Японии и никогда не видела настоящей пекинской оперы.

— Вы с детства живете в Японии? — удивился господин Окава. — Мне казалось…

— Не будем говорить о прошлом, — быстро перебила его Чу Хуа. — Мы проговорили весь день, пора принимать лекарство.

При упоминании о лекарстве господин Окава нахмурился и пожаловался Сюй Шуинь:

— Врач прописал мне какое-то китайское лекарство. Я попробовал пару дней назад — такая горечь! Никогда в жизни не пил ничего более противного.

— Китайская медицина лечит причину болезни. Если вам горько, можете сначала съесть конфету, а потом выпить лекарство. Мы в детстве так делали.

— Заболел и стал совсем как ребенок, — со смехом сказал господин Окава.

Чу Хуа не помнила, как закончился тот день.

Она лишь смутно припоминала, как госпожа Сюй уговорила господина Окаву выпить лекарство, прочитала его новый роман и ушла.