Семнадцать желтых роз (Часть 2)

Во время Фестиваля культуры и искусств всегда было много дел. Кто-то из одноклассников подошел и позвал Юй Люцин, и ей пришлось, недовольно вздохнув, уйти.

Будучи умной, красивой и способной, Юй Люцин всегда была занята. Пока мы стояли в очереди, чтобы посмотреть выступление, она в роскошном платье быстро прошла мимо нескольких классов. Я только успела сунуть ей бутылку воды, и она тут же исчезла за дверью.

На сцене Юй Люцин всегда была такой яркой, привлекательной, блистательной, недосягаемой… Она всегда была спокойна и собранна, все делала четко и организованно, настолько сильной, что не нуждалась ни в чьей помощи и была недоступна ни для кого.

— …А сейчас приглашаем ученицу класса G1901 Юй Люцин прочитать для нас подборку стихов Борхеса — «Чем тебя удержать?»

Я замерла и резко повернулась к сцене.

Юй Люцин медленно вышла на середину сцены. На ней было жемчужно-белое платье, каштановые волосы волнами спадали на плечи, а ее обычно кажущееся равнодушным лицо было мягким, словно тающий снег.

Нежным голосом она начала читать:

— Я дарю тебе узкие улочки, безнадежный закат, луну в пустынных окрестностях.

— Я дарю тебе печаль того, кто долго смотрит на одинокую луну.

— Я дарю тебе души моих умерших предков, которых потомки чтят мраморными плитами.

— Отец моего отца погиб на границе Буэнос-Айреса, две пули пронзили его грудь, он умер с бородой, и солдаты завернули его тело в воловью шкуру.

— Дед моей матери, которому было всего двадцать четыре года, возглавил атаку трехсот человек в Перу, и теперь все они стали исчезнувшими призраками на лошадях.

— Я дарю тебе всю мудрость, заключенную в моих книгах, а также всю мою мужскую силу и чувство юмора.

— Я дарю тебе верность человека, у которого никогда не было веры.

— Я дарю тебе самое сокровенное, что я сумел сохранить в себе, — то, что не складывается в слова и фразы, не торгует мечтами, не поддается времени, радости и невзгодам.

— Я дарю тебе воспоминание о желтой розе, которую я увидел однажды вечером за много лет до твоего рождения.

— Я дарю тебе толкование твоей жизни, твою собственную теорию, твое истинное и удивительное существование…

Я сама не заметила, как слезы потекли по моим щекам. Вместе с блистательной девушкой на сцене я, задыхаясь от рыданий, повторяла:

— Я дарю тебе свое одиночество, свою тьму, жажду своего сердца. Я пытаюсь тронуть тебя растерянностью, опасностью, поражением.

Степь горела, потрескивая, пламя охватило небо и землю.

Моя неуверенность превратилась в отчаянную храбрость, я едва держалась, а затем меня накрыла волна печали.

Девушка, которую я любила, сияла на сцене, читая мое любимое стихотворение. Все смотрели на нее, а мне казалось, что она принимает мою тайную любовь — эту запретную любовь, о которой никто не знал и которая никогда не расцветет. Я сама выбрала эту горькую радость… Если бы только она не произнесла эти слова.

Мне показалось, что я освободилась.

В конце концов, что меня так мучило?

Через несколько дней был день рождения Юй Люцин.

Как писал Нацумэ Сосэки: «Луна в ту ночь была прекрасна».

Я взяла скрипку и сыграла «Романс» Дворжака.

Мы сидели во дворе деревенского дома. Посреди двора росло большое дерево кассии. На нем висела электрическая лампочка, горели ароматические палочки от комаров. Неподалеку, на огороде и рисовом поле, стрекотали сверчки и квакали лягушки в унисон с льющимся с неба лунным светом.

Здесь было очень тихо. Все были заняты своими делами, и только мы вдвоем сидели здесь.

Рядом с Юй Люцин я никогда не нервничала. Я играла эту нежную, протяжную мелодию, а она неподвижно смотрела на меня.

Я не помню, когда потекли слезы. Закончив играть, я обнаружила, что мое лицо мокрое и холодное.

Я опустила скрипку и стыдливо опустила голову.

В последнее время мне постоянно хотелось плакать, и я часто плакала, становясь сентиментальной и слабой до отвращения.

Сегодня был день рождения Юй Люцин, и она должна быть счастлива.

И я тоже.

Я опустила голову, надеясь, что в тусклом свете она не заметит моих слез.

— Почему ты плачешь? — спросила она, заметив все же мои слезы. Не все шло так, как хотелось.

«Человеку, которого я люблю, семнадцать лет. Я люблю ее уже пять лет», — ответила я про себя.

Она подняла мое лицо, а я отвела взгляд.

— Я давно хотела спросить тебя, почему ты плакала в тот день? — спросила Юй Люцин, глядя на меня. — Не притворяйся, ты знаешь, о каком дне я говорю.

Я молчала, лишь плакала, опустив глаза, как трус.

Я была воровкой, под видом сестринской любви укравшей у нее столько лет детства, а теперь не хотела отдавать, не хотела сдаваться.

Каждый раз, когда кто-то признавался Юй Люцин в любви, я чувствовала тревогу. Когда она отказывала, я радовалась и грустила одновременно.

Так было всегда.

— Опять задумалась, — вздохнула Юй Люцин.

Она наклонилась ко мне. Я услышала шорох ткани, а затем почувствовала, как ее губы коснулись моих.

— Ммм! — вскрикнула я, широко раскрыв глаза. Все мое тело застыло.

Дедушка с бабушкой были в доме, родители могли вернуться в любой момент. Я попыталась вырваться.

Словно недовольная моим сопротивлением, Юй Люцин одной рукой схватила меня за запястье, а другой обняла за талию, прижимая к себе.

Юй Люцин была очень сильной, а я, словно играя с ней, толкала ее, но не слишком усердно.

«Лучше умереть», — подумала я, смирившись.

Губы Юй Люцин были мягкими, ее язык и дыхание — теплыми. Я чувствовала их на своей коже. Я даже могла разглядеть ее густые ресницы, но от поцелуя у меня закружилась голова, и я откинулась назад.

Родные были в доме, стоило только поднять голову, и они бы нас увидели.

Мы целовались, не в силах оторваться друг от друга, наслаждаясь запретным удовольствием.

— Ты замечательная, ты мне очень нравишься, — прошептала Юй Люцин мне на ухо. — Мяньмянь, я знаю, что ты любишь меня.

Мои уши были очень чувствительны, и половина моего тела онемела. Я смотрела на нее со слезами на глазах.

Должно быть, я выглядела очень жалко, потому что она нежно вытерла слезы с моих щек.

— Мне очень понравилось то стихотворение. Это был мой маленький секрет, — сказала Юй Люцин. — Ты моя желтая роза, и ты мне нравишься.

Семнадцать желтых роз лежали рядом, купаясь в лунном свете, нежные, как сонет. Остальные три розы были между нашими глазами и губами.