Глава 7 (Часть 2)

Миша не могла не признать, что Романо был красив. Его острый, как клинок, характер не меркнул даже перед высокопоставленным епископом. И хотя он говорил, что не принадлежит к знати, в присутствии власти и могущества он держался гораздо спокойнее и увереннее, чем большинство аристократов. Такой мужчина, даже будучи безнадежно порочным, все равно обладал невероятным магнетизмом.

Устав от давящей атмосферы людских отношений, Миша, глядя на него под лучами солнца, невольно почувствовала укол зависти. Ее вдруг охватила усталость.

Успокоив толпу, епископ повернулся к Рею и что-то сказал. Рей приложил руку к груди, отдал ему четкий воинский поклон и, не колеблясь, развернулся и ушел.

Пересекая площадь, он заметил Мишу. Его взгляд был равнодушным, ее — растерянным. После короткого зрительного контакта Рей продолжил свой путь, а Миша, встряхнув головой, отбросила сумбурные мысли и поспешила домой.

Мэй не любил бесконечно ждать Мишу.

В этом ветхом доме не было ничего интересного. Часто он просто дул в свисток, скучающе глядя в окно на далекие горы и солнечную пыль, пробивающуюся сквозь облака. Он ждал, пока раздастся гулкий, далекий звон колоколов собора, и фигура Миши появится на извилистой лестнице.

На самом деле, он уже давно привык к ожиданию. Но когда у человека появляется надежда, время ожидания становится особенно долгим, томительным и невыносимым.

Тем более, что были еще и эти надоедливые бездомные дети.

Они, уверенные в своей численности, безжалостно бросали в него камни, оскорбляли и нападали. Они и не подозревали, что в его глазах их шеи казались тонкими и хрупкими, готовыми сломаться от одного легкого движения. Если бы у него остались когти, ему даже не пришлось бы прилагать усилий — достаточно было бы просто протянуть руку и перерезать их беззащитные глотки.

Но он не мог этого сделать.

Миша говорила ему, что он может дать сдачи. Но он знал, что она имела в виду нечто другое. Ни один нормальный человек не стал бы сворачивать шеи из-за таких пустяков. Только зверь.

Но как только запрет был снят, сдерживаться стало так же трудно, как не прихлопнуть комара. Поэтому Мэй перестал даже дуть в свисток и каждый день прятался в темном углу, притворяясь, что его не существует, надеясь, что дети оставят его в покое.

Это сработало. Последние несколько дней, не находя его, они почти перестали заглядывать к нему в окно.

Мэй прислонился к стене и посмотрел на голубое небо.

Солнце уже поднялось высоко, Миша должна была скоро вернуться. Он выучил таблицу умножения и мог слушать ее пение, пока она стирает белье, а потом помочь ей отнести его во двор сушиться.

Он немного помечтал и вдруг услышал робкий стук в дверь.

Он радостно побежал открывать, но вместо Миши его встретил летящий в лицо камень и толпа злорадствующих детей.

Кровь потекла по виску Мэя. В этот момент время словно остановилось, мир стал невероятно тихим. Мэй почувствовал неудержимую ярость. Его золотые глаза презрительно смотрели на этих неблагодарных букашек. Одним движением руки он мог раздавить их всех.

Когда он пришел в себя, то понял, что держит Йону за горло, поднимая его над землей. Мальчик испуганно барахтался в его руках, его серые глаза чуть не вылезли из орбит. Мэй услышал хруст в его горле.

Лицо толстухи в этот момент слилось с лицом Йоны, и Мэй вдруг почувствовал замешательство. В его памяти всплыло, как Миша обняла его. От нее пахло теплом и солнцем. Она сказала: «Это не твоя вина».

Но это была его вина.

Мэй резко отдернул руку. Дети с криками разбежались. Йона, немного поерзав на земле и выплюнув кровь, наконец, поднялся и, всхлипывая, побрел прочь.

Солнце по-прежнему ярко светило, но Мэй почувствовал пронизывающий холод.

Он слышал, как испуганные дети, плача, побежали домой жаловаться. Взрослые, схватив серпы и молотки, собрались вместе и направились к его дому.

Его ногти удлинялись. Если бы он захотел, оружие вернулось бы к нему в руки, и никто из этих людей не выжил бы.

Но в этот момент в его голове зазвучали голоса множества людей, называвших его «дьяволом». Эти голоса смешивались, словно тысяча птиц одновременно взмахнула крыльями. Бесчисленные лица сливались в одно — лицо толстухи, распухшее от речной воды. Ее не закрывшиеся глаза смотрели на него — пустые, безмолвные. Страх и отчаяние, словно стая ворон, вырывались из этих глаз и летели ему в лицо. Иссушенные руки тянулись из трясины, хватали его за лодыжки, пытаясь утащить в бездну.

Он не мог перестать дрожать, даже зубы стучали. Он знал, что если не сдержится, его ждет вечная тьма, из которой нет возврата.

Но ему нравилось быть человеком. Нравилось сворачиваться калачиком в теплых, солнечных объятиях Миши и засыпать, словно купаясь в лучах солнца. Она была прекрасна, как сон, из которого не хочется просыпаться.

Мэй сделал два шага назад.

Он зашел в дом, крепко запер дверь и стал искать место, где можно спрятаться. Дрожа, он забрался в буфет и плотно закрыл дверцу. Солнечный свет, звуки и толпа остались снаружи.

В безмолвной темноте он крепко обнял колени и уткнулся в них головой. «Не видите меня, не видите меня, не видите меня…» — не переставая, твердил он про себя.

Он слышал, как снаружи стучат и что-то ищут, и боялся, что чья-то рука откроет дверцу буфета. Тогда прекрасный, теплый сон исчезнет навсегда.