Я пребывала в прострации, голова еще не соображала. Как это у меня перфорация? Какая еще операция? Мама помогла мне доковылять до стационара. Я прошла через все круги ада: зондирование, катетер… На собственном опыте прочувствовала, что у пациентов нет никакого достоинства. Я не могла двигаться от боли и не могла переодеться в больничную пижаму, поэтому медсестра с угрюмым лицом разрезала мою новую футболку, которую я купила за 200 юаней и надела всего один раз. Я была вне себя от горя и негодования. Но боль была такой сильной, что я не могла даже слова сказать, и могла только смотреть, как футболку разрезают пополам прямо по красивому рисунку. Мама поспешно подобрала ее и стала утешать: "Смотри, как ровно разрезали, я тебе ее зашью, и ничего не будет видно". У меня потемнело в глазах: операция = большой шрам, похожий на сороконожку.
Я лежала на больничной койке, вся в трубках, и пустым взглядом смотрела, как мама суетится вокруг. Я знала, что она очень волнуется.
В детстве я плохо училась, болталась где-то между предпоследним и третьим с конца местами. После каждого родительского собрания ее вызывали к учителю на личную беседу. Возвращаясь домой, она спрашивала меня: "Учитель говорит, что ты на уроках витаешь в облаках. О чем ты думаешь?". Я не могла сказать, что знаю, что у папы есть другая женщина. Я не могла сказать, что слышала, как вы с папой снова ругались прошлой ночью. Я не могла сказать, почему вы не разведетесь, как семья ХХХ, которая живет с мамой, и у них все хорошо? Я молчала, а она не давила на меня, не заставляла выкладывать все начистоту. В подростковом возрасте я бунтовала по полной программе. Ярко красилась в школу, воровала экзаменационные билеты, курила, пила, вела себя как атаманша, дралась и попадала в полицию. Я делала все это из-за беспокойства, из-за отсутствия чувства безопасности. Я хотела спросить их, почему они не разведутся? Из-за меня? Что во мне такого хорошего? Разве ваши ежедневные ссоры идут мне на пользу? Я с трудом поступила в местный художественный институт. Самый высокий балл у меня был по профильному предмету – рисованию, я была второй в рейтинге. Мама была очень рада, но эта радость длилась ровно до того момента, пока я не сказала, что хочу съехать. Тогда я просто хотела поскорее сбежать из дома, я сбежала, но оставила ее там одну. Я подрабатывала, чтобы оплачивать жилье, и одновременно училась. Было тяжело, но я была счастлива. Однажды папа снова напился и позвонил мне, попросил вернуться домой. Пьяные люди часто говорят лишнее. И тогда, наконец, накопившаяся за многие годы обида вырвалась наружу. С тех пор я больше не разговаривала с ним, и я знала, что ей приходится труднее всего. После окончания института я меняла работу одну за другой. В 28 лет у меня не было отношений, которые длились бы дольше полугода, все начиналось и заканчивалось ничем. Многие удивлялись и спрашивали, почему я до сих пор не замужем? Я отвечала, что сама зарабатываю и сама трачу, и мне так хорошо, но боль в душе была невыносимой. Мама часто навещала меня, приносила много вещей, нужных и ненужных. Каждый раз, когда я видела красные следы от тяжестей на ее руках, я отворачивалась, и глаза наполнялись туманом. В прошлом месяце компания, в которой я работала, обанкротилась, и я, радостно получив зарплату за три месяца, собиралась несколько месяцев побыть бездельником (разумеется, за свой счет). Встретилась с друзьями, выпила бутылку белого вина и две бутылки пива, а придя домой, почувствовала боль в желудке.
— Пациентка 613, Цзян Дунпин, скоро за вами придут из операционной, готовьтесь, — пришла старшая медсестра с уведомлением об операции. Началась суматоха, меня переложили на каталку (Дунпин: ненавижу каталки). По дороге в операционную я смотрела в потолок, ряды ламп дневного света мелькали перед глазами, оказывая гипнотический эффект. Все как в кино. Как будто меня везут на эксперименты к инопланетянам. Немного страшно, немного волнительно. Любопытство Водолея, если уж его разбудить, не знает границ, даже боль забывается.
Пройдя через несколько массивных дверей, я оказалась в операционной. Четверо людей в синей одежде и масках переложили меня с каталки на операционный стол, зафиксировали руки по бокам, а под шею подложили синюю ткань, чтобы я не видела, что происходит с моим телом.
Я повернула голову и спросила человека слева: — Это чтобы я не очнулась во время операции, не увидела себя распотрошенной и не начала сопротивляться?
Человек помолчал.
— Да, — ответил женский голос.
— Вы ели? — спросила она.
— Ела, — обреченно ответила я.
— Сколько времени прошло?
— Наверное, часов 7-8.
— Если вы вдруг очнетесь во время операции, не волнуйтесь, хорошо?
— Хорошо.
— Я начинаю анестезию, поговорите со мной.
Я подумала, что у врача довольно странные просьбы. Если я начну болтать, не надоест ли ей? Но раз уж она хочет поговорить, то поговорим.
И я начала: — Доктор, вы смотрите "Скорую помощь"? Там анестезиолог тоже женщина, и очень... — Я не успела договорить слово "красивая", как на меня навалилось сильное головокружение. В этот момент в моей голове пронеслось множество мыслей. Вытечет ли лапша с помидорами и яйцом из моей дырки? Будут ли в кишках кусочки помидорной кожуры? Я хорошо убрала зеленый лук и кинзу? Я их не ем, но мне нравится их запах. Внутренности со вкусом зеленого лука и кинзы...
(Нет комментариев)
|
|
|
|
|
|
|
|