Горящий взгляд Лайса мгновенно остыл. В его холодных, рассудительных глазах таилось что-то, что он сам в себе ненавидел. Он тихо спросил:
— Почему другие говорят, что это есть, а ты — что нет? Дитя мое, ты знаешь, какую бурю подняли эти вещи в Ольтеренбурге?! — Он старался говорить спокойно, без агрессии, специально замедляя речь, словно дряхлый старик. — Отдай их, и мы с Хутом гарантируем твою безопасность. Мы дадим тебе столько денег, что хватит на всю жизнь, и отправим в безопасное, мирное место, где ты сможешь спокойно прожить свои дни в счастье и довольстве.
— Я… я правда не знаю! — Пшеница в отчаянии рвал на себе волосы. — Хватит, хватит! Я правда не знаю.
Улыбка на лице Лайса застыла и медленно исчезла. Он снова стал тем, кто вселял страх. Потерев костяшки пальцев — его давняя привычка, — он сказал:
— Ты знаешь, как мы поступаем с предателями.
Пшеница бросился к решетке, изо всех сил хватаясь за прутья. Слезы смешались с соплями на его лице.
— Я не знаю! Я ничего не знаю!
Возможно, его внезапное движение заставило Лайса вздрогнуть. А может, он почувствовал презрительную усмешку Хута. Как бы то ни было, гнев вспыхнул в его груди, разгораясь все сильнее. Скрипнув зубами, он подал знак.
Несколько его подручных сочувственно посмотрели на мальчика. Если говорить о самых суровых наказаниях для предателей, то, пожалуй, стоит вспомнить о таких организациях, как Братство. Предателей там казнили, совершая особый религиозный ритуал. Но если говорить о жестокости, то, безусловно, никто не мог сравниться с воровской гильдией. Их методы обращения с предателями были невероятно жестокими, превосходящими самые страшные ожидания.
Кто-то прикатил полый медный шар диаметром около полуметра. Внутрь положили раскаленные угли. Сырость подвала отступила, стало немного теплее. Вскоре медь раскалилась до сине-фиолетового цвета — знак того, что температура достаточно высока. Двое громил схватили Пшеницу и силой прижали его руки к поверхности шара.
Белок под воздействием высокой температуры мгновенно разрушался, распространяя запах горелой плоти. Жидкость, испаряясь, смешивалась с небольшим количеством жира, издавая шипящий звук и быстро передавая жар ладоням. Кожа начала отмирать и отслаиваться, потерявшие жизнеспособность мышцы стали хрупкими. Громилы резко дернули руки мальчика, оставив на шаре два отпечатка ладоней с белыми ошметками мышц. С ладоней Пшеницы сошла кожа.
Мальчик потерял сознание от боли. Его разбудила струя мочи. Открыв глаза, он увидел, как один из громил застегивает штаны. Пшеница чувствовал во рту соленый и едкий привкус. В руках у второго громилы была стальная щетка. Лицо его было бледным, а в глазах читались жалость и… облегчение.
Дальше — хуже.
Громила схватил левую руку Пшеницы, повернул ладонью вверх и с силой прижал к ней щетку, несколько раз проведя ею по коже. Хлынула кровь, щетина щетки забилась кусочками плоти и кровавой пеной. Пшеницу затрясло, по всему телу выступил холодный пот.
Лайс стоял к нему спиной. В его голосе слышался скрежет зубов:
— Скажешь или нет?!
Пшеница был в полном отчаянии. Самый близкий человек продал его, того, кто всегда защищал его, всего за два золотых. А приемный отец, которого он уважал больше всех после смерти родителей, обращался с ним как с врагом. Его обвиняли в преступлении, которого он не совершал. Все смотрели на него с подозрением. Внезапно он засмеялся — хриплым, прерывистым смехом, похожим на предсмертный хрип. Но говорить он отказывался.
Хут с интересом наблюдал за этой жестокой пыткой, на его лице играла странная улыбка.
По знаку Лайса громила снова прижал левую руку Пшеницы к раскаленному докрасна шару. Через несколько секунд он резко дернул ее, оторвав еще один слой плоти. Затем он снова прошелся по руке щеткой. На левой руке Пшеницы показались белые кости, кровь хлынула с новой силой.
И снова мальчик потерял сознание.
Хут хмыкнул, глядя на Лайса.
— Уйми свою жалкую, смехотворную жалость. Что, старость тебя размягчила? Не то что миллион золотых, а даже сотни хватит, чтобы улицы Ольтеренбурга утонули в крови. С этого момента слушайся меня.
(Нет комментариев)
|
|
|
|