Глава 7

Хорошо, спаси вас бог.

Вы узнаете меня, принц?

Конечно; вы — торговец рыбой.

Нет, принц.

Тогда мне хотелось бы, чтобы вы были таким же честным человеком.

Честным, принц?

Да, сударь; быть честным при том, каков этот мир, — это значит быть человеком, выуженным из десятка тысяч.

Это совершенно верно, принц.

Ибо если солнце плодит червей в дохлом псе, — божество, лобзающее падаль... Есть у вас дочь?

Есть, принц.

Не давайте ей гулять на солнце; всякий плод — благословение; но не такой, какой может быть у вашей дочери. Друг, берегитесь.

Что вы об этом скажете? Все время наигрывает на моей дочери; вначале он меня не узнал; сказал, что я торговец рыбой; он далеко зашел; и, действительно, в молодости я много терпел крайностей от любви; почти что вот так же. Заговорю с ним опять. — Что вы читаете, принц?

Слова, слова, слова.

И что говорится, принц?

Про кого?

Я хочу сказать: что говорится в том, что вы читаете?

Клевета, сударь мой; потому что этот сатирический плут говорит здесь, что у старых людей седые бороды, что лица их сморщенны, глаза источают густую камедь и сливовую смолу и что у них полнейшее отсутствие ума и крайне слабые поджилки; всему этому, сударь мой, я хоть и верю весьма могуче и властно, однако же считаю непристойностью взять это и написать; потому что и сами вы, сударь мой, были бы так же стары, как я, если бы могли, подобно раку, идти задом наперед.

Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность. — Не хотите ли уйти из этого воздуха, принц?

В могилу.

Действительно, это значило бы уйти из этого воздуха.(В сторону.)Как содержательны иной раз его ответы! Удача, нередко выпадающая на долю безумия и которою разум и здравие не могли бы разрешиться так счастливо. Я его покину и тотчас же постараюсь устроить ему встречу с моей дочерью. — Высокочтимый принц, я вас смиреннейше покину.

Нет ничего, сударь мой, с чем бы я охотнее расстался; разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью.

Желаю здравствовать, принц.

Эти несносные старые дураки!

Но и не подошвы ее башмаков?

Ни то, ни другое, принц.

Так вы живете около ее пояса, или в средоточии ее милостей?

Право же, мы занимаем у нее скромное место.

В укромных частях Фортуны? О, конечно; это особа непотребная. Какие новости?

Да никаких, принц, кроме разве того, что мир стал честен.

Так, значит, близок судный день; но только ваша новость неверна. Позвольте вас расспросить обстоятельнее: чем это, дорогие мои друзья, вы провинились перед Фортуной, что она шлет вас сюда, в тюрьму?

В тюрьму, принц?

Дания — тюрьма.

Тогда весь мир — тюрьма.

И превосходная: со множеством затворов, темниц и подземелий, причем Дания — одна из худших.

Мы этого не думаем, принц.

Ну, так для вас это не так; ибо нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым; для меня она — тюрьма.

Ну, так это ваше честолюбие делает ее тюрьмою: она слишком тесна для вашего духа.

О боже, я бы мог замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны.

А эти сны и суть честолюбие; ибо самая сущность честолюбца всего лишь тень сна.

И самый сон всего лишь тень.

Верно, и я считаю честолюбие по-своему таким воздушным и легким, что оно не более нежели тень тени.

Тогда наши нищие суть тела, а наши монархи и напыщенные герои суть тени нищих. Не пойти ли нам ко двору? Потому что, честное слово, я не в силах рассуждать.

Мы в вашем распоряжении.

Не надо этого. Я не хочу приравнивать вас к остальным моим слугам; потому что — сказать вам, как честный человек, — служат мне отвратительно. Но если идти стезею дружбы, что вы делаете в Эльсиноре?

Мы хотели навестить вас, принц; ничего другого.

Такой нищий, как я, беден даже благодарностью; но я вас благодарю; хотя, по правде, дорогие друзья, моя благодарность не стоит и полгроша. За вами не посылали? Это ваше собственное желание? Это добровольное посещение? Ну, будьте же со мною честны; да ну же, говорите.

Что мы должны сказать, принц?

Да что угодно, но только об этом. За вами посылали; в ваших взорах есть нечто вроде признания, и ваша совесть недостаточно искусна, чтобы это скрасить. Я знаю, добрые король и королева за вами посылали.

С какой целью, принц?

Это уж вы должны мне объяснить. Но только я вас заклинаю — во имя прав нашего товарищества, во имя согласия нашей юности, во имя долга нашей нерушимой любви, во имя всего еще более дорогого, к чему лучший оратор мог бы воззвать пред вами, будьте со мной откровенны и прямы: посылали за вами или нет?

Что ты скажешь?

Так, теперь я вижу. — Если вы меня любите, не таитесь.

Принц, за нами посылали.

Я вам скажу, для чего; таким образом моя предупредительность устранит ваше признание и ваша тайна перед королем и королевой не обронит ни единого перышка. Последнее время — а почему, я и сам не знаю — я утратил всю свою веселость, забросил все привычные занятия; и, действительно, на душе у меня так тяжело, что эта прекрасная храмина, земля, кажется мне пустынным мысом; этот несравненнейший полог, воздух, видите ли, эта великолепно раскинутая твердь, эта величественная кровля, выложенная золотым огнем, — все это кажется мне не чем иным, как мутным и чумным скоплением паров. Что за мастерское создание — человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях, обличьях и движениях! Как точен и чудесен в действии! Как он похож на ангела глубоким постижением! Как он похож на некоего бога! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что для меня эта квинтэссенция праха? Из людей меня не радует ни один; нет, также и ни одна, хотя вашей улыбкой вы как будто хотите сказать другое.

Принц, такого предмета не было в моих мыслях.

Так почему же вы смеялись, когда я сказал, что «из людей меня не радует ни один»?

Оттого, что я подумал, принц, что если люди вас не радуют, то какой постный прием найдут у вас актеры; мы настигли их в пути; и они едут сюда предложить вам свои услуги.

Тот, что играет короля, будет желанным гостем; его величеству я воздам должное; отважный рыцарь пусть орудует шпагой и щитом; любовник пусть не вздыхает даром; чудак пусть мирно кончает свою роль; шут пусть смешит тех, у кого щекотливые легкие; героиня пусть свободно высказывает свою душу, а белый стих при этом пусть хромает. Что это за актеры?

Те самые, которые вам так нравились, — столичные трагики.

Как это случилось, что они странствуют? Оседлость была для них лучше и в смысле славы и в смысле доходов.

Мне кажется, что их затруднения происходят от последних новшеств.

Таким же ли они пользуются почетом, как в те времена, когда я был в городе? Так же ли их посещают?

Нет, по правде, этого уже не бывает.

Почему же? Или они начали ржаветь?

Нет, их усердие идет обычным шагом; но там имеется выводок детей, маленьких соколят, которые кричат громче, чем требуется, за что им и хлопают прежестоко; сейчас они в моде и так честят простой театр — как они его зовут, — что многие шпагоносцы побаиваются гусиных перьев и едва осмеливаются ходить туда.

Как, это дети? Кто их содержит? Что им платят? Или они будут заниматься своим ремеслом только до тех пор, пока могут петь? Не скажут ли они впоследствии, если вырастут в простых актеров, — а это весьма возможно, если у них не найдется ничего лучшего, — что их писатели им повредили, заставляя их глумиться над собственным наследием?

Признаться, немало было шуму с обеих сторон, и народ не считает грехом подстрекать их к препирательствам; одно время за пьесу ничего не давали, если в этой распре сочинитель и актер не доходили до кулаков.

Не может быть!

О, много было раскидано мозгов.

И власть забрали дети?

Да, принц, забрали; Геркулеса вместе с его ношей.

Это не так уж странно; вот мой дядя — король Датский, и те, кто строил ему рожи, пока жив был мой отец, платят по двадцать, сорок, пятьдесят и по сто дукатов за его портрет в миниатюре. Черт возьми, в этом есть нечто сверхъестественное, если бы только философия могла доискаться.

Вот и актеры.

Господа, я рад вам в Эльсиноре. Ваши руки. Спутниками радушия служат вежество и обходительность; позвольте мне приветствовать вас этим способом, а не то мое обращение с актерами, я вам говорю, должно быть наружно прекрасным, покажется более гостеприимным, чем по отношению к вам. Я рад вам; но мой дядя-отец и моя тетка-мать ошибаются.

В чем, дорогой мой принц?

Я безумен только при норд-норд-весте; когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли.

Всяких вам благ, господа!

Послушайте, Гильденстерн, — и вы также, — на каждое ухо по слушателю: этот большой младенец, которого вы видите, еще не вышел из пеленок.

Быть может, он вторично в них попал: ведь говорят, старый человек — вдвойне ребенок.

Я вам пророчу, что он явился сообщить мне об актерах; вот увидите. — Вы правы, сударь; в понедельник утром; так это и было, совершенно верно.

Государь мой, у меня для вас новости.

Государь мой, у меня для вас новости. Когда Росций был актером в Риме...

Принц, актеры приехали сюда.

Кш, кш!

По чести моей...

Лучшие актеры в мире для представлений трагических, комических, исторических, пасторальных, пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагико-комико-историко-пасторальных, для неопределенных сцен и неограниченных поэм; у них и Сенека не слишком тяжел, и Плавт не слишком легок. Для писаных ролей и для свободных — это единственные люди.

О Иеффай, судия израильский, какое у тебя было сокровище!

Какое у него было сокровище, принц?

Как же,

Все о моей дочери.

Разве я неправ, старый Иеффай?

Если вы меня зовете Иеффаем, принц, то у меня есть дочь, которую я люблю нежней всего.

Нет, следует не это.

А что же следует, принц?

Какой монолог, мой добрый принц?

Ей-богу, принц, хорошо прочитано, с должной выразительностью и с должным чувством.

Смотрите, ведь он изменился в лице, и у него слезы на глазах. — Пожалуйста, довольно.

Хорошо, ты мне доскажешь остальное потом. — Милостивый мой государь, не позаботитесь ли вы о том, чтобы актеров хорошо устроили? Слышите, пусть их примут хорошо, потому что они — обзор и краткие летописи века; лучше вам после смерти получить плохую эпитафию, чем дурной отзыв от них, пока вы живы.

Принц, я их приму сообразно их заслугам.

Черта с два, милейший, много лучше! Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута? Примите их согласно с собственною честью и достоинством; чем меньше они заслуживают, тем больше славы вашей доброте. Проводите их.

Идемте, господа.

Ступайте за ним, друзья; завтра мы дадим представление.Полонийи всеактеры, кроме первого, уходят.Послушайте, старый друг; можете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?

Да, принц.

Мы это представим завтра вечером. Вы могли бы, если потребуется, выучить монолог в каких-нибудь двенадцать или шестнадцать строк, которые я бы сочинил и вставил туда? Могли бы вы?

Да, принц.

Отлично. Ступайте за этим господином; и смотрите не смейтесь над ним.Первый актеруходит.Дорогие мои друзья, я прощусь с вами до вечера; рад вас видеть в Эльсиноре.

Мой добрый принц!