Глава 4 (Часть 1)

Жун Цзюню приснился сон, очень реалистичный сон.

Ему снилось, как мама готовит для него много вкусной еды: жареную курицу, вареные яйца и ароматную рисовую кашу.

Во сне он чувствовал этот сводящий с ума аромат и ощущал настоящий вкус еды.

Каша была такая вкусная… Он глотал ее, и тепло разливалось по животу.

Его желудок, обычно пустой и скрученный от голода, словно его резали ножом, наконец-то почувствовал сытость. Голод был постоянным спутником Жун Цзюня. Горло пересохло, как будто он наглотался дыма. От постоянного употребления заплесневелых овощей и черствого хлеба он почти потерял способность чувствовать вкус.

Эта миска каши увлажнила пересохшее горло и согрела желудок.

Сколько времени прошло с тех пор, как он ел такую вкусную еду? Год? Два?

С тех пор, как умерли его родители, он больше не ел ничего подобного.

Если быть точным, он вообще не ел нормальной еды.

Иногда сердобольные жители деревни давали ему объедки. Иногда ему доставался даже холодный рис, и это было лучшей едой. Он жадно съедал все до последней крошки, вылизывая миску.

Как же это отличалось от сна, где он ел горячую, вкуснейшую кашу.

Ребенок без матери — как травинка на ветру. А ребенок без обоих родителей — и того хуже.

— Проснись, — он увидел доброе лицо отца.

В руках у отца была еще одна миска каши, и Жун Цзюнь жадно набросился на нее.

Он ел так быстро, что подавился и выплюнул большую часть каши. Ему стало так жаль еды, что он начал слизывать ее с одежды и рук.

— Ешь помедленнее, еще есть, — голос отца звучал то близко, то далеко.

Он крепко держал миску, боясь, что если отпустит, то и миска, и каша исчезнут.

И все это окажется лишь сном, призрачной иллюзией.

Даже во сне он хотел съесть все до последней крошки, чтобы проснувшись, не чувствовать голода.

…

Дождь все еще моросил, но постепенно начал стихать.

Жун Цзюнь проснулся в полудреме, все еще ощущая вкус каши из сна. Он так давно не ел ничего подобного, только когда родители были живы.

После их смерти ему приходилось питаться объедками и травой. Он уже забыл вкус каши.

Но во сне он снова почувствовал его.

Это было так реально, он отчетливо ощущал вкус.

Даже обоняние обманывало его — он все еще чувствовал аромат каши.

Наверное, у него жар, и ему мерещится.

Жун Цзюнь почувствовал головокружение. Он попытался сесть, но сил не было.

Какой хороший сон. Теперь он почти не чувствовал голода.

Что-то влажное и густое было у него на губах. Он провел языком — это была каша!

Он еще несколько раз облизал губы. Это действительно была каша!

Он все еще спит? Вкус и ощущение были такими реальными.

Неужели это не сон? Неужели он действительно поел каши? Кто принес ему еду?

Дядя и тетя? Вспомнив их жестокость, он покачал головой. Этого не может быть.

Его что-то укрывало. Это была одежда, край которой намок от дождя.

Мужская одежда, с заплатками, но точно не его.

У него не было такой хорошей одежды.

Одежда Жун Цзюня превратилась в лохмотья. Зимой у него не было даже ватника, только тонкая одежда, в которой он постоянно мерз.

Раньше у него была хорошая одежда. Когда родители были живы, каждый год ему шили новую.

После их смерти его новая одежда досталась Жун Сяньэру.

Жун Цзюнь взял одежду в руки. Казалось, она еще хранила тепло.

Чья это одежда?

Каша на губах, одежда на теле…

Все говорило о том, что кто-то приходил. И это был не кто-то из семьи дяди.

Это чувство заботы согревало его. В горле стоял ком, глаза защипало.

Случайно повернув голову, он увидел в щели двери милое личико девочки. Ее улыбка, словно луч солнца, пробивающийся сквозь дождь, согрела его сердце.

Неужели это она?

Он попытался сесть.

…

Су Мэнмэн смущенно опустила глаза под укоризненным взглядом брата.

Она знала, что не должна была тайком идти за ним.

На улице шел дождь, ее простуда еще не прошла, щеки горели. Хотя температура спала, если она промокнет, то может снова подняться.

Отец с трудом нашел врача, и после лекарств жар наконец-то прошел. Если она снова промокнет и заболеет, бабушка будет ругаться.

А когда бабушка ругается, это страшно.

Раньше Су Мэнмэн боялась ее, но теперь нет. Осталась только любовь.

Теплая, нежная любовь.

— Больше так не делай, — Су Цзиньцай не стал ругать сестру, только потрепал ее по голове.

Су Мэнмэн энергично закивала. Ее большие, влажные глаза заставили Су Цзиньцая смягчиться.

Ведь она его единственная сестра.

Ее желания для него — закон.

— Пойдем, — Су Цзиньцай взял ее за руку.

Он заметил, что ее рука ледяная. — Почему у тебя такие холодные руки? Замерзла?

— Нет, нет, — Су Мэнмэн спрятала руки за спину.

— В такую погоду тебе нельзя выходить из дома. Я бы сам отнес кашу, — Су Цзиньцай погладил сестру по носу.

— Братик, Жун Цзюнь поел? Он… проснулся? — спросила Су Мэнмэн.

— Поел. У него жар, бедняжка, — Су Цзиньцай не мог оставаться равнодушным. Любой бы посочувствовал Жун Цзюню, увидев его в таком состоянии.

Этот мальчик был таким несчастным.

— Я хочу навестить его, — Су Мэнмэн посмотрела на дом Жун и сделала шаг к воротам.

Раз уж она пришла, то должна проведать его. Иначе она не успокоится.

В прошлой жизни Жун Цзюнь голодал четыре дня и был на грани смерти, пока она не принесла ему кашу.

Сейчас, хотя прошло на три дня меньше, она все равно волновалась.

А его нога… сломана. Можно ли ее вылечить?

Она не хотела, чтобы он остался инвалидом. И не хотела сожалеть об этом всю жизнь.

Су Цзиньцай не хотел, чтобы сестра заходила в дом. Комната Жун Цзюня была грязной и неуютной. Его нежная сестра не должна видеть этого. Он сам сходит, он мальчик, ему не страшно.

— Пойдем домой. Дождь еще идет, ты промокнешь и заболеешь еще сильнее. Бабушка будет ругаться, — Су Цзиньцай взял Мэнмэн за руку.

— Братик, давай найдем лекарство для Жун Цзюня, — тихо сказала Су Мэнмэн.