Так он и сделал. Он сел, понимая, что прерывать разговор взрослых по какой-либо причине - не его дело. Кроме того, его неспособность слышать была неестественной. Присутствие священника позволяло предположить, что в этом сыграло роль использование нин. Все знали, что с нин возможно все. Именно поэтому Запятнанные легко поддавались его воздействию. Последствия использования нин назывались магией. Она была величественна и прекрасна, но в основном смертельно опасна. То немногое, что знал Эзрил, говорило о том, что она вызывает привыкание. Особенно если человек использовал нин Вайлы. Поэтому Освященные использовали нин, которые существовали в них после пробуждения. Это не вызывало привыкания и не причиняло Вайле вреда. Запятнанные же подключались к нин Вайлы и использовали их для своей магии. Так они продолжали убивать ее. Именно поэтому их нужно было остановить.
Свою неспособность понять разговор тети Тенери со священником Эзрил объяснял магией. Была большая вероятность, что священник что-то сделал. Поэтому мальчик сидел и ничего не предпринимал.
Он смотрел на скудный огонек свечи, освещавший комнату с места на столе. Это было красивое зрелище, но ничего нового. Он смотрел на огонь бесчисленное количество раз, слишком много раз, чтобы сейчас его это сильно волновало. И все же он смотрел. Он смотрел, как пламя подрагивает в такт несуществующему ветерку на кухне. Со временем он задумался - уже не в первый раз - о том, каково это.
'Будет ли это больно? Будет ли это разъедать мою душу и пробирать до костей?'
При этих мыслях у него зачесались лопатки, и он поборол желание почесать их. Задача и так была достаточно сложной, не нужно было думать о том, что усугубляет ее.
'Будет ли это лучше или хуже того, что мы с Арией видели?'
Эзрил оторвался от своих размышлений и вернулся в настоящее. Он отвлекся от мыслей, стремившихся утопить его в воспоминаниях о прошлом, которые лучше забыть.
Пытаясь отвлечься, он обратился к жрецам и тому, что он о них знал. Его знания были противоречивы и неприятны. Этого следовало ожидать, когда они поступали из противоположных источников. Цивильные и благовоспитанные жители города утверждали, что жрецы - это дар Истины Алдуину. Это были Освященные, которые понимали, что они за Истину и принадлежат Истине. Сестры церкви Истины называли их Его гневом против тех, кто может запятнать Вайлу. Они были призваны защищать ее и детей Истины.
Однако люди из Подбрюшья, те, кто не обращал внимания ни на слова церкви, ни на вежливость, называли их изуверами. Они называли их сломленными людьми, Освященными, не сумевшими обрести собственный разум. Для Подбрюшья жрецы были достойны страха, но не по тем причинам, которые утверждали церковь и Кредо. Их стоило бояться, потому что они были пропитаны кровью и болью, выращены как человеческие отродья с единственной целью - убивать. Священник был Освященным, призванным приносить смерть и бедствия, а такие вещи разъедали душу человека, пока в ней не оставалось ничего.
Они считали, что именно поэтому жрецы достойны того страха, который вызывают. Возможно, они были правы, и, возможно, именно поэтому их называли "жертвами Истины". Ведь чтобы стать жертвой, нужно было чем-то пожертвовать. Возможно, жертвой была их душа.
Судя по краткому разговору Урдена и Тенери, Эзрилу было трудно в это поверить. Урден не казался бездушным или бессердечным. Он не был похож на человека, которого Подбрюшье или церковь называли священником. Он казался нормальным, если не считать того случая, когда он сломал ручку их двери простым толчком - ничего сверхъестественного для Освященного.
'Еще одна вещь, о которой я должен напомнить Накани', подумал Эзрил, вспомнив о сломанной двери.
Беспокойство о том, кто будет заботиться о тете Тенери, когда его не станет, грызло его все сильнее.
Ночь прошла в том же духе. Урден и Тенери продолжали беседовать, как старые друзья, которые не виделись целую вечность, и Эзрил не заметил, как его сморил сон.
Сон завладел им на кухне, а когда Эзрил проснулся, было уже утро. Проснувшись, он обнаружил, что обслюнявил весь кухонный стол. Свеча, которая когда-то давала свет, догорела где-то посреди ночи. Эзрил, конечно, пропустил прохождение королевской стражи - не то чтобы ему очень хотелось это увидеть.
Остаток утра прошел быстро и торопливо.
Как только он проснулся, Тенери припрягла его утренними делами. Он не сделал ни одной работы по дому, что было его обычной обязанностью. Он не прибрался на кухне и не вымыл ни одной тарелки. Он не вымел, не убрал и не вытер пыль. В его комнате царил беспорядок, и реакция Тенери на это не вызывала ничего, кроме вздоха и настороженной улыбки.
Эзрил был ребенком, но он видел, что Тенери уже скучает по нему. Ему так хотелось заверить ее в том, что с ним все будет в порядке, что он вернется к ней, но ее слова, сказанные прошлой ночью, не оставляли шансов на успех. Она практически пообещала ему, что скоро уйдет. И при всей его потребности дать ложную надежду, не было ни одного человека, который бы не знал, что, когда детей забирают в семинарию, они больше не принадлежат своей семье. Они принадлежали Истине и Кредо. Они также не выходили в мир, пока не становились взрослыми. Таким образом, у него не было такой лжи, которая могла бы утешить Тенери.
Трудно было смириться с тем, что член семьи мертв, еще до того, как тот умер. Невыносимо стоять перед любимым человеком и знать, что он больше никогда не увидишь его.
Когда Эзрил оделся и собрался в дорогу, в доме было чисто и убрано. У него возникли вопросы, как это произошло, ведь он знал, что Тенери ждала его в комнате, наводя там порядок.
Вопросы исчезли еще до того, как он успел их задать: Урден перекладывал последнюю грязную посуду в корзину, в которой хранилась чистая. Они больше не были грязными. Священник в рясе вымыл и высушил их. Несомненно, он убрался и в доме.
Эзрил не знал, хорошее ли впечатление производит Урден своими действиями на священников или плохое.
"Я не так стара, чтобы не справляться с работой по дому", - хмуро сказала Тенери, подталкивая Эзрила к внезапно открывшейся двери.
"А я не так стар, чтобы не помочь", - ответил Урден.
Эзрил уставился на его простую одежду. Оказалось, что священники тоже могут быть плотниками. Он не знал, смеяться ли над этой идеей или ужасаться ее универсальности.
Стоя снаружи, Эзрил неловко молчал. Он никогда ни с кем по-настоящему не прощался и знал, что тетя Тенери не любила прощаний и приветствий. Даже когда он уходил из дома каждое утро и возвращался домой каждый вечер, ее реакция всегда оставалась неизменной. Каждый раз она вела себя так, словно он всегда был рядом, просто прятался где-то в своей комнате.
Он как-то смирился с тем, что это нормально. Он не знал своих родителей и не чувствовал тяжести прощания с ними. Друзья, которых он завел в Подбрюшье, были немногочисленны и просты. Ленария сообщила им об интересе к ней взрослого человека, и они даже успели познакомиться с ним, прежде чем она уехала. Он был добр и, казалось, неравнодушен к ней. К сожалению, когда она ушла с ним, все произошло резко и внезапно. Один день она была рядом, а на следующий день у них не осталось ничего, кроме записки о ее отъезде. Для нее тоже не существовало прощаний.
До Ленарии у Эзрила был еще один друг, который познакомил его с Подбрюшьем и его обитателями. Его звали Толин. К сожалению, Эзрил знал его всего два года, прежде чем он умер. Это было прискорбно, но такое нередко случалось в Подбрюшье. Тем не менее Толин был для Эзрила самым близким старшим братом, пусть и недолго.
Это напоминало ему, что, насколько свободным было Подбрюшье, настолько же смертельно опасным оно было.
Эзрил часто удивлялся, почему Тенери никогда не спрашивала о его местонахождении, раз уж такое опасное место существует. Пока он выполнял свои обязанности перед уходом из дома и возвращался домой к комендантскому часу, она была не против.
Теперь же, столкнувшись с реальным прощанием и осознанием того, что он может больше никогда ее не увидеть, Эзрил остался немым и растерянным. Так он и стоял, неловко опираясь на подошвы ног, у двери. Скорее всего, это был последний раз, когда он видел свой дом и тетю Тенери, но слов для прощания не находилось.
Позади него стоял Урден, неподвижный, как гора, и безмолвный, как ночь. День был еще темен, но рассвет был уже не за горами. По известным только ему причинам Эзрил не хотел, чтобы его застали уходящим со священником. Но он не мог заставить себя отвернуться, так же как не мог заставить себя попрощаться, глядя на Тенери.
В конце концов именно Урден нарушил неловкое молчание.
"Разве ты не собираешься попрощаться?" - спросил он Тенери. "Мы с тобой знаем, что такая возможность выпадает нечасто".
Морщинистое лицо Тенери сжалось от неловкости. Эзрил видел все ее хмурые лица, и все они выглядели одинаково. Даже это. Все они выглядели так, словно она наступила на что-то болезненное, но не хотела, чтобы кто-то об этом узнал.
Неловко пожав плечами, Тенери подняла старческую руку и положила ее на вороные волосы Эзрила. Эзрил с удивлением почувствовал, как она дрожит.
"Слушайся Урдена", - сказала она медленным, почти скорбным голосом. "Когда ты выйдешь отсюда, он будет совсем другим человеком, чем тот, с которым ты познакомился, но это не его вина. Просто он такой, какой есть".
Позади Эзрила стоял Урден и не оспаривал ее слов.
"Слушай жрецов", - продолжала Тенери, - "но не слепо. Они будут хорошо учить тебя. Но ты должен понимать, что взрослые, будь они Освященными или Запятнанными, не всегда правы. Какими бы уверенными мы ни казались, мы не знаем всего. Поэтому учись думать самостоятельно и нравиться себе, даже если ты учишься думать, как они".
Ее голос надломился, и слова прервались.
Эзрилу показалось, что она хочет сказать еще что-то, но больше ничего не пришло. Однако ее рука не отпускала его голову. Она оставалась там, словно так и должно было быть. Это заставило Эзрила почти улыбнуться. Однако по его глазам покатились слезы, и он сдержал фырканье. Тенери была не из тех, кто любит много слов, и хотя она была добра и заботилась о нем, но не была слишком ласковой.
Ее слова, такие простые и понятные, были проявлением ее привязанности. Если она смогла это сделать, Эзрил знал, что и он сможет. Поэтому он выскользнул из-под ее руки и обнял ее. Он прижался к ней лицом и вдохнул ее запах. От нее пахло мылом и летним ветерком. Ему это нравилось.
"Пока, мама", - прошептал он так тихо, что она не услышала.
Среди множества тайн Тенери услышала его.
"Прощай, дитя мое", - тихо сказала она.
Тенери позволила ему еще немного подержать ее, прежде чем снова обнять. Так они и остались вдвоем: Тенери легко дышала, а Эзрил, наконец, зарыдал, как ребенок, пока тот же человек, который послужил катализатором их прощания, не положил этому конец.
"Как бы трогательно все это ни было, Тенери", - сказал Урден. "Нам пора идти. Мне еще нужно подписать его бумаги на воротах и зарегистрировать его должным образом".
'Зарегистрировать?' Эзрил удивился этому слову. Однако ответ Тенери потряс его больше, чем слова Урдена.
"Каково это - наконец-то стать отцом?" - с усмешкой спросила она Урдена.
"Это только по закону", - ответил Урден, нахмурившись.
В глазах Эзрила осталось лишь замешательство.
'Отцом?'