Глава 3: Словно сон

Глава 3: Словно сон

Лето 1989 года было невыразимо нежным. Юность тихо подкрадывалась весёлыми шагами. Девочка, чья жизнь была раскрашена песнями и смехом, положила голову на плечо мальчика и крепко спала.

Эдвард сидел неподвижно, положив руки на колени. Он чувствовал тепло девочки. Ощущение, что на тебя кто-то опирается, было очень незнакомым. Музыкант давно ушёл, в церкви остались только они.

Наверное, его плечо было слишком худым. Она металась между сном и пробуждением. Он рукой успокоил её беспокойную голову. Густой румянец залил щёки мальчика. Он слегка опустил плечо, стараясь расслабить напряжённую спину, чтобы она не упала.

В нехорошем сне царили унылая суета и разбитое одиночество.

Время шло, менялись эпохи. Она увидела Эдварда — высокий, худой силуэт мальчика отбрасывал длинную тень, в его глазах читались не свойственные возрасту зрелость и отчуждённость.

Рядом с мальчиком текли потоки людей, проходили годы, а он всё так же был один.

Мимо проносились смутные, беспорядочные обрывки воспоминаний, картина медленно разворачивалась. Она не могла ни следовать за ним, ни изменить что-либо, позволяя ему шаг за шагом идти к предначертанной судьбе.

Это было… так грустно…

— Ширин… Ширин.

Кто её зовёт?

Сон оборвался без предупреждения. Она проснулась и растерянно уставилась на цветные витражи. Свет в церкви падал под другим углом.

Она не меняла позы, руки и ноги онемели, шея ужасно затекла, мешая ей пошевелиться.

Кто ей только что… снился?

— Ширин, нам пора идти.

Голос Эдварда раздался сверху. Голос мальчика звучал немного неестественно.

Она подпёрла лицо рукой, открыла сонные глаза и потёрла затекшую шею: — Я долго спала?

Он уже совладал с голосом: — Нет.

Тяжесть внезапно исчезла. Кажется, и у него груз с души упал. Ощущение, когда слышишь только собственное сердцебиение, пропало.

Эдвард тихо спросил её: — Тебе приснился кошмар?

Она, подперев лицо рукой, вздохнула, глядя на Эдварда: — Наверное, да. Но я забыла, что снилось.

— Хорошо, что забыла.

Лучше всего, если плохие вещи забываются. Но чаще они преследуют его, и как бы он ни старался, избавиться от них не получается.

Она покачала головой, не соглашаясь: — То, что забыла, не значит, что этого не было, и не значит, что оно исчезло. Ведь то, что случилось, стереть невозможно.

— Тогда что делать? — глухо спросил он.

— Лучше всего — не допускать, чтобы это случилось с самого начала, — она сделала паузу. — Или можно попробовать исправить. Хоть и не заживёт, как раньше, но это лучше, чем скрывать шрамы.

Эдвард повернул голову и посмотрел ей в глаза, словно о чём-то размышляя. В конце концов, он так ничего и не сказал.

Голос девочки после сна был хриплым и сонным, будто она капризничала.

Она ткнула пальцем в руку Эдварда: — Я тебя не утомила, пока спала на тебе?

Эдвард неловко промычал что-то вроде «угу», но тут же отрицательно мотнул головой. Его смущённое выражение лица было таким забавным.

Мрачное настроение, вызванное смутным сном, мгновенно улетучилось.

Девочка вскинула изящные брови и мягко улыбнулась: — Эдвард, ты такой милый!

Кончики ушей мальчика покраснели. Помолчав, он выдавил: — Не милый.

Она склонила голову набок: — М?

Он повторил: — Я не милый.

Этот ответ почему-то её рассмешил. Она прикрыла рот рукой, повернулась, и её плечи затряслись от сильного смеха.

Они вышли из церкви и пошли по той же дороге, что и пришли. Летний вечер, жара медленно спадала, облака на горизонте сплетались в великолепный парчовый узор.

— Эдвард, смотри, — она указала на западное небо.

Эдвард посмотрел туда, куда она показывала.

Она опустила руку и спросила: — Что ты видишь?

— Небо.

— А ещё?

— Облака.

— Угу, а ещё что видишь?

— Закат.

Лёгкий ветерок нежно касался лиц. Никому из них дорога не казалась слишком длинной.

Вечерний ветер был как слегка опьяняющий мохито. Девочка двигалась легко и грациозно. Она шла на шаг впереди него. Эдвард видел, как её тёмные волосы, тронутые закатным солнцем, слегка покачиваются у неё за спиной.

Она была ребёнком, выросшим в любви — нежная, уверенная в себе. Каждое её движение несло отпечаток искренней любви, её спокойное и пылкое сердце излучало свет и тепло.

Девочка повернулась и пошла спиной вперёд, с улыбкой глядя на него: — Эдвард теперь мой друг, да?

Эдвард слегка улыбнулся: — Да.

Получив утвердительный ответ, девочка улыбнулась ещё шире: — Ух ты, как я рада! — Она заложила руки за спину, слегка наклонилась вперёд, и тёмные волосы упали с её плеч. — А Эдвард сегодня счастлив?

Хотя он не понимал, почему она спрашивает, но сегодня… не было равнодушных к нему родных, не было непрекращающегося плача младенца. Он ненадолго сбежал из того места.

Кто-то держал его за руку, смотрел на него, спрашивал, как он сегодня.

Эдвард почувствовал себя счастливым.

Какое же далёкое это чувство.

*

В эти дни матери и отчима не было дома. Они увезли младшего брата к родственникам, обсуждая, куда отправить Эдварда. Возможно, к концу лета ему придётся уехать в незнакомый город, в чужую семью — может, к дяде, может, к тёте.

В любом случае, они не будут считать его настоящим ребёнком, родным человеком. Он был лишь обузой, ненужным грузом, от которого легко избавиться.

Он с детства знал, что они не считают его членом семьи.

Они игнорировали его, ругали, а теперь, наконец, решили совсем от него избавиться.

Двенадцатилетний мальчик, ещё не ставший взрослым, с худым, слабым телом, должен был столкнуться с неопределённой жизнью, с постоянно меняющимся миром. Никто не защищал его, никто не учил, как противостоять бурям.

Он был очень одиноким ребёнком, идущим в одиночку по трудной дороге. Его свободная, необузданная жизнь вот-вот должна была расцвести.

Он не чувствовал особой печали, просто потому, что никогда не испытывал радости.

Глубокое чувство бессилия охватило его.

Неужели он родился, чтобы всё это вытерпеть? Иначе почему он так бессилен?

Из одной семьи в другую — ничего не изменится.

Ширин сидела под деревом на зелёной траве у озера и пела русскую песню — ту, которой её недавно научила бабушка.

Дикие травы у озера буйно разрослись весной, превратившись в зелёный ковёр середины лета. Солнце сделало их мягкими. Из кустов внезапно выскочила дикая кошка. Увидев сидящих под деревом, она, словно испугавшись, убежала на другой берег озера.

Она ещё не запомнила слова как следует, и наверняка много раз сбилась.

Она досадливо сморщила нос, остановилась, задумалась и начала петь снова с самого начала.

В последний раз ей наконец удалось спеть песню целиком, без остановок.

Но она смущённо улыбнулась и сказала: — Эдвард, на самом деле, когда я почти допела, я забыла слова последнего куплета.

Она взглянула в светло-зелёные глаза Эдварда. Эти ясные глаза не позволяли скрыть правду. — Я, наверное, сейчас слишком увлеклась собой, тебе было неприятно… или я тебя игнорировала?

— А?.. — в его чистых глазах отразилось удивление. — Нет. Я имею в виду, ты можешь петь дальше, Ширин.

Он терпеливо слушал, прислонившись к шершавому стволу дерева. На самом деле он не понимал ни слова. Ширин тоже знала, что он не понимает, но всё равно больше получаса что-то ему напевала.

Они сидели под полосатым зонтиком в кафе-мороженом и пили напитки. Соломинка помешивала лёд, который звенел в стакане. В носу щекотал свежий запах лимона.

Девочка приложила банку с колой к щеке, чтобы охладиться, оставив на лице мокрый след. Она беззаботно вытерла лицо тыльной стороной ладони и убрала прилипшие к щеке волосы.

Ледяная кола прогнала жар из груди, приятная прохлада разлилась в сердце. Она довольно прищурилась и улыбнулась.

— А что любит есть Эдвард? — она склонила голову набок, глядя на него широко раскрытыми глазами, и внезапно спросила.

Эдвард серьёзно задумался, выражение его лица было немного растерянным. — У меня нет особых предпочтений. Мама не очень любит готовить, — он на мгновение замолчал, встретив её выжидающий взгляд. — Наверное, гамбургеры.

Девочка прочистила горло и, поджав губы, улыбнулась: — Угу, я запомнила.

Они были знакомы уже много дней. Эдвард заметил, что девочка обычно всегда лучезарно улыбается, излучая неиссякаемую радость. Её единственной проблемой были бесконечные уроки русского, но и это огорчение длилось всего несколько минут, а потом радость снова возвращалась из глубины души на её губы.

Она сделала большой глоток ледяной колы, пузырьки защекотали губы и зубы. — Я так хочу съездить в Москву!

Он удивлённо спросил: — Почему ты хочешь туда поехать?

Она откинулась на спинку стула и покачала ногами: — Потому что бабушка очень скучает по этому месту, но я не знаю, почему она так и не съездила туда.

Ширин с детства не уезжала далеко от дома, росла под защитой и любовью родителей, жила свободно и счастливо. Её чистое, невинное сердце ещё не знало сложных чувств.

В детстве она мало знала о мире, ещё не обменяла свою невинность на опыт.

Эдвард был растерян. Он никогда не знал, куда ему идти. Возможно, в его сердце никогда не было дома, поэтому он и не знал, где ему остановиться.

Мир давил на него, толкая с одного места скитаний на другое, а он был бессилен управлять штурвалом своей судьбы.

— Это так хорошо — иметь место, куда хочешь поехать, — когда он это сказал, его глаза вдруг блеснули. Она уловила это лёгкое изменение в настроении. На чистом лице девочки появилась милая улыбка. Облака легко спустились и остановились у уголков её губ, распустившись цветком. — Если Эдвард не против, я приглашу тебя поехать со мной.

В то время они оба не понимали, что люди, оставившие свою юность на чужбине, становятся чужими на родине.

В следующем году Ширин снова приедет в Глендейл, но к тому времени он уже будет неизвестно где.

Она, наверное, разочаруется.

А может, она забудет его ещё до Рождества, и тогда разочарования не будет.

Мысли Эдварда прервал короткий стук в дверь.

Стучали очень ритмично: три удара, потом ещё три. Казалось, если он не откроет, стук будет повторяться бесконечно.

Мать и отчим точно так не стучали. Мать обычно кричала с порога, ругая его за медлительность.

Он вытер руки, повернул замок и открыл дверь.

В глаза бросились свежие, покрытые росой цветы. Затем перед ним возникла знакомая улыбка. За дверью стояла девочка и громко поздоровалась с ним.