Заключение (Часть 3)

”

Его взгляд скользнул по Нацумэ Такаши, Ято, Риричиё, Нанами, Сейджуро и остальным, и он недоверчиво переспросил:

— Так это действительно мой день рождения?

Не успел Шинназуки полностью прийти в себя, как снаружи палаты послышались торопливые шаги, затем дверь с силой распахнулась. Дедушка и бабушка застыли в дверях, долго глядя на него. Убедившись, что внук действительно очнулся, дедушка Хаю кивнул, его глаза увлажнились, и он пробормотал:

— Проснулся, и хорошо. Проснулся, и хорошо.

Бабушка уже прикрывала рот рукой и тихо плакала.

Шинназуки, словно заблудившийся ребенок, обиженно сказал:

— Дедушка, бабушка, я так по вам скучал…

Дедушка медленно подошел к кровати Шинназуки. Только тогда мальчик заметил, что дедушка и бабушка, кажется, действительно сильно постарели, словно им уже перевалило за семьдесят — виски поседели, а в уголках глаз залегли глубокие морщинки.

Голос дедушки звучал хрипло, устало и был полон глубокого раскаяния:

— Прости, Шинназуки. Дедушка правда не думал, что так ранит тебя. Старость… кругозор действительно сужается. Все время невольно навязываешь свои представления, даешь то, что считаешь лучшим, игнорируя, что ты — самостоятельная личность со своим мышлением. Я правда не хотел причинить тебе боль. Но я был слишком эгоистичен. Семья и ты — самое важное для меня. Я хотел, чтобы вы оба существовали вечно, но игнорировал, что у человеческих сил есть предел… Прости, Шинназуки, дедушка был слишком эгоистичен.

Под конец дедушка не выдержал и разрыдался, слезы текли не переставая.

Я впервые видел, как дедушка плачет, так безутешно…

Я шмыгнул носом и покачал головой:

— Я не виню дедушку. Я больше никого не виню. Я ведь тоже причинил вам боль, верно?

Заставил вас так волноваться за мою безопасность. Простите, дедушка, простите, бабушка.

Дедушка подошел и крепко обнял меня, не переставая повторять:

— Все это уже неважно. Главное, что ты цел и невредим. Семья — это те, кто безоговорочно прощает и продолжает любить друг друга, несмотря ни на что.

Это был первый раз, когда дедушка обнял меня. В моих глазах он всегда был строгим, сильным, недосягаемым, воплощением разума.

Только сейчас я осознал, что этот старик на самом деле не был таким абсолютным, как я думал. У него тоже были свои пределы, бывали моменты, когда он чего-то не мог, он тоже мог плакать, грустить и беспокоиться.

Через плечо дедушки, уже по-стариковски ссутулившееся, я посмотрел на бабушку, которая в спешке не надела сложное кимоно, не уложила волосы и даже не нашла носового платка, чтобы прикрыть лицо, когда всхлипывала. А ведь бабушка была известной Ямато-надэсико, которая никогда не позволяла себе небрежности.

Я позволил дедушке обнимать себя, пока он не успокоился, а затем, высвободившись из объятий, не удержался и спросил:

— А где господин Дазай?

Дедушка и бабушка покачали головами.

Я немного расстроился, но постарался скрыть это.

Все начали праздновать мой день рождения. Впервые кто-то по-настоящему отмечал его со мной. На этот раз не было нападения привлеченных ёкаев, не было потери контроля над способностью, из-за которой пострадали бы другие, не было смерти матери.

Уголки губ невольно поползли вверх, а в сердце запузырилось счастье.

Правда, так хорошо…

Наступил вечер. Убедившись, что я больше не усну беспробудным сном, все разошлись по домам. Я запер дверь и сел у окна от пола до потолка, пытаясь привести в порядок воспоминания, когда дверь взломали.

Передо мной внезапно появилась забинтованная рука, пальцами подцепившая амулет-омамори с вышитыми иероглифами «Радость и Мир».

— С днем рождения, Шинназуки.

Господин Дазай бесшумно стоял позади. Я даже не заметил, когда он вошел.

Я удивленно обернулся.

— Господин Дазай!

Улыбка на лице господина Дазая тут же исчезла, и он недовольно протянул:

— Э-э… Шинназуки даже папой не называет. А я ведь так издалека привез Шинназуки этот омамори.

Сказав это, он фыркнул.

Господин Дазай такой ребячливый!

Я сдержал смех и принял амулет:

— Спасибо, папа!

Только тогда господин Дазай удовлетворенно улыбнулся и без предупреждения подхватил меня на руки:

— Пойдем, я познакомлю тебя с одним человеком.

Я ухватился за плащ господина Дазая и моргнул:

— Сейчас? Ночью? Без подготовки? Не будет ли это слишком внезапно?

— Ничего страшного, он не обращает внимания на такие мелочи, — говоря об этом человеке, господин Дазай смотрел с легкой ностальгией и какой-то невыразимой печалью.

Господин Дазай вывел меня из больницы так тихо, что никто даже не заметил.

Мы взяли такси и потратили кучу денег, чтобы доехать из Токио в Иокогаму. Господин Дазай привел меня на кладбище, где царила полная тишина.

— … — Я не удержался и спросил: — Папа, мы точно пришли встретиться с человеком?

Он тихо хмыкнул в ответ и, ведя меня за руку, подвел к могиле под большим деревом. Присев на корточки, он представил:

— Этот мужчина — лучший друг папы. Ему было всего двадцать с небольшим, а у него уже было пятеро детей.

Я ахнул:

— Ого…

Он тихонько усмехнулся и, обращаясь к могиле, сказал:

— Одасаку, я нашел. То, что заполнило мое одиночество.

С этими словами он взъерошил мне волосы.

Я заметил, что господин Дазай был не в лучшем настроении, поэтому послушно не стал задавать лишних вопросов и обратился к мужчине на фотографии на надгробии:

— Здравствуйте, дядя Одасаку.

Господин Дазай фыркнул от смеха:

— Одасаку — это не фамилия. Его зовут Ода Сакуноске.

— Тогда почему папа называет дядю Одасаку?

Господин Дазай опустил глаза:

— Просто хочется так называть.

— Тогда можно я тоже буду называть дядю Одасаку, как папа? — Я повернул голову и, склонив ее набок, спросил у мужчины на фотографии: — Дядя Одасаку ведь не будет против?

Господин Дазай улыбнулся:

— Он не будет против. Он бы сказал…

«Да, можно. Но ты так похож на Дазая», — прозвучало бы ровное замечание.

Господин Дазай взял меня за руку и повел прочь с кладбища. Мне стало любопытно, и я спросил:

— У дяди правда было пятеро детей?

— Да. Четыре мальчика и одна девочка. Мальчики, наверное, на год-два старше тебя, девочка помладше…

Наши с господином Дазаем голоса становились все тише по мере удаления от кладбища, наши фигуры постепенно исчезали вдали, возвращая этому месту покой.