Глава 3.2: Возвращение домой

И именно этой несчастной дочерью госпожи Мэн была Цзян Сюэнин.

К счастью, Вань Нян, как ни странно, относилась к ней довольно хорошо: учила грамоте, наставляла в чтении и письме, показывала, как накладывать румяна и как составлять благовония, и ни в чем особенно не притесняла.

Теперь, оглядываясь назад, Цзян Сюэнин ясно понимала: расчет у Вань Нян был чрезвычайно глубокий.

Ведь всего четыре года назад, когда Вань Нян тяжко занемогла, она написала письмо в столицу, в котором открыла всю правду о том, как когда-то подменила младенцев.

После этого в доме Цзян разразился настоящий переполох.

Проверка подтвердила ее слова, и вскоре из столицы прибыли люди.

Но Вань Нян уже не пожелала с ними вдаваться в долгие объяснения: бросила лишь короткую фразу «слишком поздно раскаиваться» и отошла в мир иной, оставив после себя сплошные беды и неразбериху.

Госпожа Мэн возненавидела Вань Нян всей душой, но, как ни крути, та все же не обижала ее дочь и напоследок оставила слова покаяния, которые явно свидетельствовали, что раскаяние все же пришло к ней.

С мертвой спорить было уже невозможно. И тем более невозможно было изливать гнев на Сюэхуэй.

Род Цзян занимал почетное место в столице, и подобный скандал нельзя было выставлять напоказ. Старшая девица, пусть и рожденная от Вань Нян, с малых лет воспитывалась на коленях у госпожи Мэн, отличалась кротостью и благонравием, и между ними давно установились чувства матери и дочери. К тому же к самой подмене она отношения не имела. Вернуть ей статус побочной дочери, значило бы выставить дом Цзян на посмешище, а вопрос ее собственной судьбы и брака сразу бы осложнился.

Поэтому, посоветовавшись, все пришли к срединному решению.

Они объявили, будто еще в младенчестве для Цзян Сюэнин судьбу предсказал великий мастер, сказавший, что до четырнадцати лет ей угрожают несчастья, и чтобы избежать беды, ее необходимо держать подальше от шумной столицы. Поэтому ее и отправили в имение, где она росла, словно простая деревенская девочка.

А ныне, раз четырнадцать лет остались позади, ее, естественно, вернули обратно в родной дом.

Так в доме Цзян появились сразу две дочери, и обе с титулом законнорожденных барышень.

Когда Цзян Сюэнин только вернулась в дом Цзян, она вела себя еще довольно скованно: чему велела учить госпожа Мэн, тому и прилежно училась, стараясь изо всех сил соответствовать облику благородной барышни. Но господин Цзян, человек мягкого сердца, испытывал к этой дочери особое сострадание, видя ее несчастную судьбу, и вместе с тем носил в душе немалую долю вины. Вот и вышло, что он понемногу начал излишне ее баловать.

Со временем Цзян Сюэнин стала избалованной и даже своенравной. Порой она позволяла себе притеснять даже Цзян Сюэхуэй.

А когда познакомилась с Янь Линем, уж вовсе оказалось, что удержать ее в каких бы то ни было рамках стало невозможно.

Когда первый раз открылось ее переодевание в мужское платье, госпожа Мэн так разозлилась, что не удержалась и с проклятием выкрикнула: «Вот уж воистину дитя той самой низкой женщины Вань Нян!»

Даже сам Цзян Бою тогда счел поведение дочери выходящим за все границы.

Но все переменилось после того, как юный Янь Лин, бывший ее неразлучным спутником в забавах, однажды явился с визитом в дом Цзян и переговорил с хозяином. С той поры в доме словно негласно было дано молчаливое обещание: если Цзян Сюэнин облачалась в мужской наряд, все в доме звали ее «дальним двоюродным родственником», дружно создавая прикрытие, и вели себя так, будто в поместье и впрямь существовал некий молодой родственник мужского пола.

Поэтому и сейчас, когда она подошла к воротам, привратник, едва подняв веки, сразу же потупил взгляд и робко пробормотал:

— Молодой двоюродный господин возвратился!

Земля в столице стоила баснословно дорого, и пусть Цзян Бою твердо занимал место в качестве заместителя министра в ведомстве финансов, все же оставался лишь чиновником третьего ранга. Дом их был основателен и добротен, но без излишней пышности: четырехдворовый особняк, выстроенный изящно и со вкусом.

Цзян Сюэнин хорошо помнила, что в то время ее комнаты находились в западном флигеле.

А соседствовала с ней Цзян Сюэхуэй.

В прошлой жизни, вернувшись сюда впервые, она при встрече с Цзян Сюэхуэй испытывала и робость, и зависть. А когда стала более заносчивой, то всякий раз упоминала о ее происхождении от наложницы, чтобы унижать ее и позволять слугам обращаться с ней без уважения.

Она отобрала у Цзян Сюэхуэй возможность попасть во дворец в качестве спутницы при чтении.

Она даже присвоила себе ее брак. Ведь именно Цзян Сюэхуэй была той, кто пришелся по сердцу Шэнь Цзе. Только вот у него имелся всего один-единственный вышитый платок в качестве знака, и он не знал, какая именно барышня из семьи Цзян его хозяйка. Так и вышло, что Цзян Сюэнин сумела воспользоваться этим случаем.

Впоследствии Цзян Сюэхуэй вышла замуж за одного из новоиспеченных цзиньши* и покинула столицу вместе с мужем. И лишь по большим праздникам, когда жены и дочери сановников являлись во дворец на церемониальные поклонения, Цзян Сюэнин доводилось видеть ее издали, да и то лишь мельком.

П.р.: *Чин цзиньши (进士, jìnshì) — это одно из самых высоких академических званий в традиционной имперской Китае, которое присваивалось по итогам императорских экзаменов.

Она только слышала, что жизнь у той складывалась вполне благополучно.

Теперь, вновь оказавшись лицом к лицу с этой самой «старшей сестрой», что будто бы присвоила себе жизнь, предназначавшуюся ей, Цзян Сюэнин ощущала в душе смешанные чувства. Она уже решила: вернувшись в свою комнату, она непременно подумает, как отныне следует выстраивать отношения с Цзян Сюэхуэй.

Но едва она дошла до крытой галереи, как ее ухо уловило резкий, нарочито повышенный голос.

Без сомнения, говорила старшая служанка:

— Да уж, старшая барышня, слова ваши и впрямь забавны! В нашей комнате народу больше, чем в вашей, так отчего бы нам не получить лишнюю долю? Что тут такого?

— Вы сами-то свое место помните? Или уже позабыли?

— Да я и второй барышни не боюсь, не то что вас! Ха! Ведь именно я когда-то ездила ее встречать и везла обратно в столицу. А она тогда слушалась меня во всем: скажи я ей идти на восток — она и шагу на запад бы не сделала!

— Ты!..

У колонны стояла девушка в небесно-синем верхнем одеянии, расшитом затейливым узором из вьющихся лотосов. Лицо овальное, брови тонкие, как изогнутые ивовые ветви; черты, может быть, не столь яркие и пленительные, как у Цзян Сюэнин, но во взоре ее читалась врожденная сдержанность и достойная осанка.

И все же в этот момент на ее лице проступил оттенок гнева.

Это была Цзян Сюэхуэй.

Позади нее жалась маленькая горничная в коротком безрукавном жакете, а напротив, на расстоянии трех шагов, стояла нарядная, с головы до ног обвешанная золотом и серебром женщина. У нее под нижней губой чернела родинка, придававшая облику еще больше колкости, а в уголках губ застыла насмешливая ухмылка. Смотрела она на Цзян Сюэхуэй откровенно пренебрежительно, и в ее взгляде сквозило лишь равнодушное презрение.

В этот самый момент Цзян Сюэнин подошла сзади, и та ее не заметила.

Но, услышав фразу «слушалась во всем», Сюэнин едва заметно приподняла бровь. Она-то прекрасно знала: с чего бы это ей повиноваться во всем кому-либо?

Женщина же та была не кто иная, как Ван Синцзя — служанка из ее собственной комнаты. Прежде она состояла при госпоже Мэн, и именно ее когда-то посылали в деревню забирать Сюэнин. В дороге та проявила немалую заботу, и потому впоследствии сама барышня выпросила ее к себе в услужение.

С тех пор Ван Синцзя и держалась при ней с показной преданностью, словно перед родной матерью: готова была хоть на коленях ползать.

А за ее спиной, выходит, вот такие речи заводила?

Цзян Сюэхуэй видела все куда яснее, чем сама Сюэнин.

И в ту же секунду сердце ее похолодело: ведь младшая сестра в их доме слыла настоящим маленьким разбойником, и если именно сейчас она вмешается в ссору, то, пожалуй, снова не станет разбираться, кто прав, кто виноват, а лишь поднимет шум, обернув дело в позорную сцену.

Горничная, что стояла за спиной у Сюэхуэй, от страха уже едва держалась на ногах, колени ее тряслись, и она с дрожью в голосе пролепетала:

— В-вторая барышня… д-добро пожаловать…

Тело Ван Синцзя в ту секунду заметно вздрогнуло, однако, обернувшись, она уже и следа от прежней надменности и язвительности на своем лице не оставила. Она расплылась в сияющей улыбке, словно переполненной радостью неожиданной встречи:

— Ай-ай, да это же наша вторая барышня! Наконец-то вы вернулись! — воскликнула она, чуть не хлопая в ладоши, — Старуха уж поставила вариться черную курицу, а еще велела приготовить ваши любимые ананасовые пирожки!

Слова ее сопровождались при этом нарочито заботливым движением: она протянула руку вперед, будто желая поддержать хозяйку под локоть.

На ее запястье поблескивал браслет из зеленого нефрита.

Камень был прозрачен: он светился внутренним мягким сиянием и переливался нежной, благородной чистотой. С первого взгляда можно было понять — это превосходный хэтяньский нефрит, редкий и дорогой.

Цзян Сюэнин опустила ресницы, взгляд ее невольно зацепился за браслет, и зрачки вдруг сузились.

Этот браслет!

В прошлой жизни, в тот самый день, когда Вань Нян покидала мир, она крепко держала Сюэнин за руку. Девушка, хотя и знала, что та вовсе не ее родная мать, а напротив, та самая женщина, что когда-то похитила ее у настоящей семьи, все же прожив с ней долгие годы, не сумела возненавидеть ее.

Потому и решила тогда, что Вань Нян хочет сказать ей что-то важное.

Кто бы мог подумать: она сунула этот браслет в ладонь и с мольбой в голосе, полным горечи и тоски, произнесла:

— Ниннин, тетушка просит тебя об одном… Если вернешься в родной дом и встретишь старшую барышню, отдай это ей…

В ту минуту на Цзян Сюэнин будто вылили ушат ледяной воды.

Возможно, именно с того мгновения в ее сердце и зародилась едкая зависть к Цзян Сюэхуэй.

Когда Вань Нян умерла, Сюэнин вернулась в родовое поместье, но браслет этот так и остался лежать в ее ларце — лучше пусть он сгниет, чем попадет в руки сестры!

Позже, когда судьба привела ее ко множеству испытаний, и когда в памяти вновь всплывали образы Вань Нян, былые сцены и слова, она пыталась отыскать браслет, но тогда он словно сквозь землю провалился.

И кто бы мог подумать, что теперь она увидит его… у Ван Синцзя.

Сюэнин тихо всматривалась в лицо служанки, и выражение ее собственного лица незаметно менялось, приобретая неясный, тревожно-двусмысленный оттенок.

А та все продолжала сиять улыбкой:

— Вижу по вам, вы, должно быть, утомились после развлечений. Позвольте старой рабыне сопроводить вас в покои…

Но стоило ей поднять глаза и встретить прямой взгляд барышни, как по спине ее внезапно пробежал ледяной холод.

Цзян Сюэнин, даже не удостоив взглядом стоявшую рядом Цзян Сюэхуэй, едва заметно повела уголками губ и посмотрела прямо в глаза Ван Синцзя.

— А я-то раньше и не замечала, что у тебя есть такие таланты: выходит, и лица менять ты горазда?