Вечная башня

Переплетающаяся винтовая лестница, тянущиеся белоснежные стены, сияющие бронзовые двери, со всех сторон — залы, где молились монахи. На каждой мраморной ступени выгравировано маленькое золотое слово «Бабель».

Бабель, несравненный, башня, достигающая небес.

Облака под ногами. Я поднимаю голову и вижу, как сверху давят бесконечные, замысловатые колонны, уходящие в невидимую высь. Не знаю, с каких пор я оказалась в ловушке на этой роскошной и гордой башне, без возможности сбежать.

Некая сила заставляет меня идти вперед. Но я не чувствую страха. Меня наполняет небывалое спокойствие и умиротворение, пока… пока ветер с высоты не рассеивает туман передо мной, открывая темный силуэт.

Этот человек одет в самую обычную футболку и джинсы. Худощавый, высокий, с взъерошенными черными волосами. Я не вижу его лица, но оно кажется мне знакомым, будто я знаю его очень давно, может быть, целую вечность.

— Эй…

Эхо разносится между массивными колоннами. Я вижу, как он оборачивается. Чистая и теплая улыбка, подобная первым лучам восходящего солнца, касается моих глаз.

Что-то застревает в горле, не давая мне говорить.

Прошло шесть лет и сто восемьдесят три дня. Я падаю с башни Бабель и резко просыпаюсь.

*****

Не знаю почему, но спустя столько лет я все еще отчетливо помню тот день. Теплый солнечный свет, безоблачное небо, воздух, наполненный мятным ароматом бальзама «Звездочка», и неумолчное стрекотание цикад за окном.

Пять минут третьего. Он, как обычно, звонит по международной связи. Я долго жду, прежде чем нажать кнопку ответа.

— Яньянь, я возвращаюсь! — радостный голос доносится из телефонной трубки. Из-за задержки связи слова «возвращаюсь» повторяются многократно, словно лаская мой слух.

Я почти вижу его сияющее от восторга лицо, поднятые темные брови и глаза, полные искр.

Но я молчу.

В этот момент я должна была радостно закричать: «Ура!» — и броситься в комнату, чтобы зачеркнуть красным крестиком дату его возвращения на календаре.

Но я не двигаюсь. Я торопливо начинаю говорить, словно боясь потерять дар речи:

— Давай сыграем в игру?

— М? — спрашивает он с явным интересом, похоже, в прекрасном настроении.

— А теперь закрой глаза.

Из трубки доносится его добродушный смех.

— Яньянь…

— Не перебивай! Сосредоточься! — обрываю я его, крепко сжимая телефон. — Слушай внимательно. Сейчас мы оба начнем считать до двухсот миллиардов. Кто первый сдается, тот проиграл.

Гудок.

Я быстро вешаю трубку. Мой голос звучит идеально: быстро, четко, легко и игриво.

Это были последние слова двадцатилетней Гу Яньси, сказанные Цзи Сычэню.

Я уверена, что он услышал каждое слово. Я старалась говорить так, будто это был самый обычный разговор, каких у нас было множество за последние десять с лишним лет.

В году триста шестьдесят пять дней, в дне двадцать четыре часа, в каждом часе шестьдесят минут, в каждой минуте шестьдесят секунд. Двести миллиардов — число немаленькое. Если он решит соблюдать правила игры, ему понадобится на это целая жизнь.

Цзи Сычэнь, если вспомнишь меня в следующей жизни, то мы увидимся.

Телефон падает на холодный пол, подпрыгивает несколько раз и наконец гаснет. Я смотрю на него, как на кусок уродливого, тусклого свинца. Тяжесть опускается с глаз до самого сердца.

С этого момента мальчик, который был частью моей жизни почти все двадцать лет, мальчик, которого я так сильно любила, больше не со мной. Между нами горы и реки, мы расстаемся навсегда.

Слезы наконец прорываются наружу, стекают по пальцам, капля за каплей впитываются в мягкие складки одежды, превращаясь в огромное мокрое пятно печали.

Тем летом 2006 года я сидела на полу, чувствуя, что моя жизнь похожа на чертеж средневековой башни, который я держу в руках: высокая, узкая, темная, лишенная света.

А сейчас зимнее солнце светит мне в лицо, вызывая острую боль в глазах. Я переворачиваюсь, стираю слезы, не понимая, откуда они взялись, прижимаюсь головой к мягкой пуховой подушке и, нехотя поднимаюсь, провожу руками по волосам.

Я подхожу к окну, раздвигаю бежевые бархатные шторы. Солнечный свет льется в комнату, освещая большой стол из красного дерева. Разложенные на нем беспорядочные наброски в мягком свете отбрасывают бледные тени карандашных линий. Кажется, что эти первоначальные штрихи оживают, даже наброски на выброшенных листах выглядят удивительно живыми.

Я складываю их в почти собранный чемодан, оглядываю пустую комнату и, вздохнув, достаю телефон.

— Макс, закажи мне машину. Да, завтра. В аэропорт Франкфурта.