Глава 4 [Увечье] (Часть 1)

Его сломанное плечо наконец зажило.

Лекарь выразил удивление и радость по этому поводу, но для Маэдроса это не казалось таким уж большим прогрессом.

Процесс выздоровления все еще шел медленно.

Он мог поворачивать голову, не теряя сознания от головокружения.

Он даже обнаружил, что правая рука снова может двигаться, но ощущения были странными, незнакомыми, рука казалась скованной.

В основном он по-прежнему лежал, как и раньше, все еще смиряясь с тем, что другие делают за него почти все.

Но было и кое-что еще: неотступный страх перед чем-то, о чем никто не говорил.

Все это время он не смотрел в сторону своей правой руки.

— Что ты мне не договариваешь? — однажды вечером, после того как лекарь сменил повязку и ушел, он наконец набрался смелости спросить Фингона.

Фингон, казалось, уделял слишком много внимания поправлению одеяла.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Моя рука не восстановится, да?

Фингон опустил взгляд на свои руки; когда он не смотрел Маэдросу в глаза, читать выражение его лица стало немного сложнее.

— Не лги мне. Я слышал ваш разговор, твой и Арамона. Я видел, как Маглор смотрел на одеяло там, где моя правая рука, словно там было что-то, что его очень пугало, и у меня такое чувство, что боялся он не одеяла. И ты по-прежнему каждый раз держишь меня, когда Арамон меняет повязку, хотя я давно привык к этому ощущению, но ты не даешь мне смотреть. Моя рука… Я чувствую, что она начинает ощущаться как рука, но кисть по-прежнему совсем не похожа на кисть.

Хотя Фингон не ответил, Маэдрос все равно чувствовал, что это был разговор, пусть и односторонний.

Фингон тоже боялся — это и был нужный ему ответ.

— Она искалечена, — прямо заключил Маэдрос.

Фингон вздрогнул и поднял голову.

— Я не буду тебе лгать. Да, она не исцелится.

В ту ночь Маэдрос долго лежал без сна, кусая губы и глядя в темноту, борясь с чувством, которое определенно можно было назвать неблагодарностью.

Даже если не говорить о его ране, тем для разговоров было очень мало.

Маэдрос отказывался говорить об Ангбанде, Фингон — о Хелкараксэ, а Маглор, когда бы ни приходил, казалось, твердо решил не затрагивать ничего важного, хотя и видел, что это ужасно раздражает Маэдроса.

В отместку Маэдрос развил в себе почти злобное, язвительное чувство юмора — это был единственный способ обрести хоть какой-то контроль, и он не особо выбирал, на кого направить эту месть.

Некоторое позитивное изменение внесла Арэдель.

Она, казалось, была единственной из эльфов со стороны Финголфина, кого не затронула их семейная вражда, и на кого, похоже, не влияли ни состояние здоровья Маэдроса, ни обиды ее родных.

Она также меньше всех обращала внимание на его излишне резкие слова.

Она приходила нечасто, но когда приходила, то приносила с собой темы для разговора, не требующие ни лжи, ни причиняющие вреда.

И она не жалела его. Она разговаривала с ним так же, как давным-давно — как до изгнания дома Феанора в Форменос, как в те времена, когда они вместе скакали по бескрайним равнинам Валинора, словно они просто сидели на траве после долгого дня охоты, готовые в любой момент вскочить на коней и помчаться дальше.

Обычно она говорила о растениях и животных Средиземья, об их отличиях от флоры и фауны Валинора, и об изменениях, которые принесли в этот мир Солнце и Луна.

Маэдрос чувствовал, что ее приходы немного поднимают ему настроение.

— Ты все еще ездишь верхом? И охотишься? Сестренка, — спросил он ее. Все его братья звали ее так, хотя их отцу это прозвище не нравилось.

— Хоть какое-нибудь животное Средиземья может чувствовать себя в безопасности рядом с тобой?

Она бросила на него странный взгляд и улыбнулась с легкой ностальгией.

— Верховая езда была бы куда интереснее, будь у нас лошади, кузен.

Она коснулась его лба и ушла.

Через некоторое время, когда Фингон вошел с чашкой бульона, Маэдрос был в весьма скверном настроении.

Он сердито взглянул на чашку, а затем с вызывающим видом посмотрел на Фингона.

— Помоги мне сесть.

Фингон вскинул бровь:

— Арэдель, очевидно, заново научила тебя вежливости.

— Пожалуйста, — добавил Маэдрос, но вызывающий тон никуда не делся.

Фингон посмотрел на него:

— Я правда думаю, твоему плечу нужно еще неделя-другая, прежде чем…

— Прекрасно, а я так не думаю. Мое плечо отдыхало шесть месяцев. Мне не нужна твоя жалость, и я не хочу, чтобы ты меня больше кормил. Я считаю, что достаточно силен, чтобы удержать чашку супа.

Фингон поставил чашку.

— Если я не помогу, могу ли я действительно рассчитывать, что ты справишься?

— Да.

Фингон вздохнул, беря несколько подушек:

— Арамон меня убьет.

— Не говори мне, что ты боишься гнева лекаря, о доблестный Фингон, вооруженный подушками.

— Я боюсь повредить плечо, которое с таким трудом восстанавливалось до этого момента, о Руссандол, вооруженный языком злее, чем у орка! — Фингон подсунул руку под спину Маэдроса, осторожно избегая задеть плечо, затем аккуратно приподнял его, подкладывая подушки ему за спину.

Маэдрос стиснул зубы, сдерживая острую боль в правой руке, зная, что Фингон заметит малейшее проявление слабости и на его лице появится то самое ясное выражение «я же тебе говорил».