Глава 8

Свежий утренний луч разбудил новобрачных; блаженствомЯсные очи Ундины горели; а рыцарь в глубокойДуме молчал про себя; всю ночь он видел какой-тоСтранный, мучительный сон: все снилось ему, что хотелиБесы его обольстить под видом красавиц, что в змеевАдских красавицы все перед ним обращались. ПроснувшисьВ страхе, он начал смотреть недоверчиво: тут ли Ундина?Нет ли в ней какой перемены?.. Но было все тихо,Буря кончилась; полный месяц светил, и УндинаСном глубоким спала, полошивши горячую щекуНа руку; вольно дышала она, и сквозь сон, как журчанье,Шепот невнятный бродил по жарко раскрывшимся губкам.Видом таким успокоенный, рыцарь заснул, но в другой разТот же сон! наконец засияла заря, и проснулися оба.Сон рассказавши, рыцарь просил, чтоб Ундина простилаСтрах безрассудный ему. Вздохнувши, прекрасную рукуС грустью она ему подала, и ни слова; но сладкий,Полный глубокой любовию взгляд, какого дотолеРыцарь в лазоревых глазках ее не встречал, безответноВыразил все. С довольным сердцем он встал и к домашнимВышел; все трое сидели молча, на лицах их видноБыло, что тяжко тревожило их ожиданье развязки;Видно было, что внутренне бога священник молил: да поможетИм защититься от козней врага. Но как скоро явилсяС ясным лицом новобрачный, то вмиг и у них просиялиДуши и лица; рыбак и старушка заплакали; к небуВзор благодарный поднял священник. Потом и УндинаВышла; они хотели пойти к ней навстречу, но сталиВсе неподвижны: так знакома и так незнакомаИм в красоте довершенной она показалась. СвященникПервый к ней подошел; но лишь только он руку, чтоб дать ейБлагословение, поднял, она ему поклониласьВ землю и стала прощенья просить в словах безрассудных,Сказанных ею вчера; потом примолвила: «ДобрыйДруг, помолись о спасенье моей души многогрешной».Вставши, она обняла стариков, и то, что сказалаИм, было так полно души, так было их слухуНово и так далеко от всего, что прежде пленялоВ ней, не касаясь до сердца, что оба они, зарыдавши,Стали молиться вслух и ее называли небеснымАнгелом, дочкой родною; она же с сердечным смиреньемИх целовала; такой и осталась она с той минуты:Кроткой, покорной женою, хозяйкой заботливой, в то жеВремя девственно-чистым, божественно-милым созданьем.Рыцарь, старик и старушка, давно уж привыкнув к причудамДетским ее, всё ждали, что снова она, как и прежде,Станет проказить, но в этот раз они обманулись:Ангелом тихим осталась Ундина. Священник, любуясьЕю, воскликнул: «Радуйтесь, рыцарь; господь милосердыйВам даровал чрез меня, недостойного, редкое счастье;Будет добро вам и в здешней и в будущей жизни, когда выЧистым его сохраните. Господь помоги вам обоим».Около вечера с нежностью робкой Ундина, взявши ГульбрандаЗа руку, тихо его повлекла за собою на вольныйВоздух. Безоблачно солнце садилось, светя на зеленыйДерн сквозь чащу дерев, за которыми тихо горелоМоре вдали. Во взорах жены молодой трепеталоПламя любви, как роса на лазурных листках; но, казалось,Грустная тайна уста ей смыкала, порой выражаясьВздохом невнятным. В молчанье она вела за собоюРыцаря дале; когда же с ней говорил он, ответаНе было, взор один отвечал; но в этом сердечномВзоре целое небо любви и смиренья лежало.Так подошли напоследок они к лесному потоку...Что же рыцарь увидел? Разлив уже миновался;Мелким ручьем стремился поток. «Он исчезнетК утру совсем, — сказала Ундина, скрывая рыданье, —Завтра кончится все, и тебе уж препятствия боле,Милый, не будет отсель удалиться, как скоро захочешь». —«Вместе с тобою, Ундиночка», — рыцарь ответствовал. «ЭтоВ воле твоей, — шепнула она, усмехаясь сквозь слезы. —Друг, я знаю, что ты Ундиночку любишь. Она жеВсею душою твоя, и навек. Но, милый, послушай,Перенеси меня на руках на этот зеленыйОстров; там приютней. Хотя и самой мне сквозь волныБыло б нетрудно туда проскользнуть, но, друг, мне так сладкоБыть на руках у тебя. И если нам должно расстаться,То хоть в последние счастьем земным подышу яЗдесь у тебя на груди». И, растроган, встревожен,Рыцарь Ундину на руки взял и понес через воду.Было то место знакомо, то был островок, на которомВстретился рыцарь с Ундиною в бурю. Ее опустил онТихо на шелковый дерн и хотел поместиться с ней рядом,«Нет, не рядом со мной, а против меня ты садися,Милый, — сказала она, — хочу я прежде, чем словомБудешь ответствовать мне, твой ответ в непритворныхВзорах твоих заране угадывать. Слушай. Ты долженЗнать, уж на деле узнал ты, что есть на свете созданья,Вам подобные видом, но с вами различного свойства.Редко их видите вы. В огне живут саламандры,Чудные, резвые, легкие; в недрах земли, неприступныхСвету, водятся хитрые гномы; в воздухе веютСильфы; лоно морей, озер и ручьев населяютДухи веселые вод. Прекрасно и вольно живетсяТам, под звонко-кристальными сводами; небо и солнцеСветят сквозь них; и небесные звезды туда проницают;Там на высоких деревьях коралловых пурпуром ярким,Темным сапфиром блистают плоды; там гуляешь по мягким,Свежим песочным коврам, узорами раковин пестрыхХитро украшенным; многое, бывшее чудом минувшихЛет, облеченное тайным серебряных вод покрывалом,Видится там в величавых развалинах: влага с любовьюИх объемлет, в мох и цветы водяные их ря́дит,Пышным венцом тростника их седые главы обвивает.Жители стран водяных обольстительно-милы, прекраснейСамых людей. Случалось не раз, что рыбак, подглядевшиДеву морскую — когда, из воды подымайся тайно,Пела она и качалась на зыбкой волне, — повергалсяВ хладную влагу за нею. Ундинами чудные этиДевы слывут у людей. И, друг, ты теперь пред собоюВ самом деле видишь ундину». Гульбранд содрогнулся;Холод по членам его пробежал; неподвижен как камень,Молча и дико смотрел он в лицо рассказчицы милой,Сил не имея очей отвести. Покачав головою,Грустно замолкла она, вздохнула, потом продолжала:«Видом наружным мы то же, что люди, быть может и лучше,Нежели люди; но с нами не то, что с людьми; покидаяЖизнь, мы вдруг пропадаем как призрак, и телом и духомГибнем вполне, и самый наш след исчезает; из прахаВ лучшую жизнь переходите вы; а мы остаемсяТам, где жили, в воздухе, искре, волне и пылинке.Нам души не дано; пока продолжается нашеЗдесь бытие, нам стихии покорны; когда ж умираем,В их переходим мы власть, и они нас вмиг истребляют;Веселы мы, и нас ничто не тревожит, как птичекВ роще, рыбок в воде, мотыльков на лугу благовонном,Все, однако, стремится возвыситься: так и отец мой,Сильный царь в голубой глубине Средиземного моря,Мне, любимой, единственной дочери, душу живуюДать пожелал, хотя он и ведал, что с нею и горе(Всех, одаренных душою, удел) меня не минует.Но душа не иначе дана быть нам может, как толькоТесным союзом любви с человеком. И, милый, отнынеЯ с душою навеки; тебе одному благодарнаЯ за нее, и тебе ж благодарна останусь, когда тыЖизнь не осудишь мою на вечное горе. Что будетС бедной Ундиной, когда ты покинешь ее? Но обманемСердце твое сохранить она не хотела. Теперь тыЗнаешь все, и, если меня оттолкнуть ты решился,Сделай это теперь же: один перейди на противныйБерег; я брошуся в этот поток — он мой дядя; издавнаВ нашем лесу он свободную, чудную жизнь, как пустынник,Розно с родней и друзьями проводит. Он силен и многимСтарым рекам и могучим потокам союзник. Принес онНекогда к жителям хижины здешней меня беззаботным,Ясным, веселым младенцем; и он же ныне отсюдаВ дом отца моего меня отнесет измененным, живуюДушу приявшим созданьем, любящей, скорбящей женою».Дале она говорить не могла; пораженный, плененный,Рыцарь ее обхватил, и на руки поднял, и вынесНа берег; там перед небом самим повторил он обет свой:С ней неразлучно жить на земле и делить все земное,В сладком согласии, за руки взявшись, медлительным шагомВ хижину оба пошли. И Ундина, глубоко постигнувБлаго святое души, перестала жалеть о прозрачномМоре и влажных жилищах отцовского чудного царства,