Глава 5. Это же мой малыш

Ши Чжоу, не обращая внимания на бешено колотящееся сердце, первым делом поправил воротник рубашки Лу Ююаня, чтобы никто ничего не увидел.

Он суетливо поднялся с него:

— Сам застегни пуговицы.

Лу Ююань сел и одной рукой медленно, одну за другой, застегнул пуговицы.

Даже под взглядами стольких людей его движения оставались уверенными, а на лице не было и тени удивления или растерянности, словно только что произошло нечто совершенно обыденное.

Взгляд Ши Чжоу был прикован к рукам Лу Ююаня с тонкими, четко очерченными костяшками.

Совершенно обычное действие, но в исполнении Лу Ююаня оно приобретало какую-то необъяснимую притягательность.

Он вспомнил, как только что его ладонь лежала на груди Лу Ююаня, и сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал тепло и напряжение мышц.

Ши Чжоу помнил взгляд, которым тот на него смотрел: глубокий, как море, и в то же время похожий на острое лезвие, нацеленное на добычу и готовое в любой момент вырваться из ножен.

Этот духовный взгляд, пылкий и одинокий.

На секунду Ши Чжоу показалось, что эти жгучие глаза вот-вот его расплавят.

Но пока он приходил в себя, Лу Ююань уже успокоился, заставив подумать, что все это было лишь иллюзией.

Стыдная поза снова всплыла в его сознании, и щеки Ши Чжоу неизбежно опять запылали.

Он мысленно отругал себя: «Это же мой малыш, не думай о всяком!»

Лу Ююань подошел к двери виллы:

— Не нужно провожать.

Хотя Ши Чжоу все еще чувствовал себя странно, он с неохотой сказал:

— Когда будешь не занят, можешь прийти ко мне в гости, я покажу тебе цветы, которые я посадил.

— Хорошо.

Лу Ююань выехал на машине из огромного поместья, затем свернул с центральной улицы, застроенной высотками, на боковую дорогу и поехал дальше.

Чем дальше он ехал, тем уже и теснее становилась дорога, издалека доносился неприятный запах, окружающие дома становились все ниже и ветше, и на каждой стене краснела надпись «Под снос».

Это и была та земля, о которой он говорил отцу Ши Чжоу, — в будущем она станет еще одним участком в западной части Диду, где земля будет на вес золота.

Реконструкция старого района. Люди, десятилетиями жившие в неприметных ветхих домах в Диду, в одночасье стали объектом зависти — переселенцами, получившими компенсацию.

Застройщик оказался на удивление щедрым.

Кто-то сказал:

— Господин Лу не зря так долго здесь прожил, все-таки у него есть чувства к этому захудалому месту.

Лу Ююань провел здесь время с юности до совершеннолетия, но он не чувствовал, что это его дом.

Наоборот, долгое время он испытывал к этому месту крайнюю неприязнь.

Он припарковал машину перед единственным серым зданием, на котором не было знака сноса. Со второго этажа высунулась чья-то голова:

— Вернулся?

Лу Ююань, не поднимая головы и не обращая внимания, поднялся наверх.

Как только он открыл дверь, Вань Дун тут же небрежно подошел:

— Увидел?

Лу Ююань уставился на куклу, которой тот играл, и в его глазах без всякой маскировки сквозили ледяное равнодушие и холод.

— Кто позволил тебе трогать мои вещи?

Вань Дун, встретившись с ним взглядом, рефлекторно содрогнулся, быстро потушил сигарету и положил куклу на место в том же виде, как она и была.

— Я просто зашел проверить, не запылилось ли тут все. Кроме этого, ничего не трогал! Ты так и не сказал, увидел его или нет?

— Угу.

Тот цыкнул языком:

— Столько времени искал, и так недолго побыл там, а уже вернулся.

Он подмигнул Лу Ююаню:

— Ты же не струсил?

Лу Ююань вернул на место вещь, которую трогал Вань Дун:

— Он меня не помнит.

— И то верно, прошел уже год. Вернулся к комфортной роскошной жизни молодого господина, кто же вспомнит эти «трущобы».

Вань Дун вздохнул:

— Все изменилось...

Выпроводив Вань Дуна за дверь, Лу Ююань подошел к окну, раздвинул шторы и стал смотреть, как день уступает место ночи, постепенно поглощающей ветхие стены.

С самого детства он знал, что не такой, как другие. В детстве был замкнутым, в юности — строптивым. Холодная реальность заставила его повзрослеть.

Каждый шаг давался с трудом и слезами, без чьей-либо поддержки, он пробивался сквозь все преграды до сегодняшнего дня, но то, чем он владел, по-прежнему было ничтожно мало.

Человеческая жадность безгранична.

Сначала он думал, что достаточно будет взглянуть издалека. Потом, встретившись, он жадно захотел перекинуться парой слов. А теперь он все больше терял контроль.

Надеется, что его вспомнят, надеется поддерживать связь.

Лу Ююань коснулся следа от цветочного горшка на подоконнике. Раньше здесь стоял цветок, теперь он отправлен туда, куда хотел.

Кто-то прошелся по его миру, ничего не принеся и ничего не унеся, и в итоге только он один остался здесь, словно в заточении на своей же земле.

Когда «бельмо на глазу» исчезло, у Гу Жаня и Пэй Цзыяня тоже не осталось причин задерживаться.

Ши Чжоу провел на удивление спокойный день, а вечером вся семья из трех человек собралась за ужином, что случалось нечасто.

Мать Ши Чжоу положила ему в тарелку немного побегов бамбука и налила маленькую миску супа.

Она с жалостью посмотрела на него:

— Ешь побольше, с тех пор как вернулся из больницы, совсем не поправился.

Ши Чжоу, жуя безвкусную диетическую еду, рассеянно кивнул.

Его трехразовое питание составлялось Ци Цинцином совместно со специальным диетологом. Каждый день он ел такую пресную пищу, что поправиться не было никакой возможности.

Он давно не ел ничего острого, пряного, такого, что выглядит аппетитно и имеет насыщенный вкус.

В прошлый раз, увидев у маленького внука дворецкого, пришедшего поиграть, пачку латяо, он так соблазнился, что обменял ее у ребенка на что-то и спрятал в цветочном горшке.

До сих пор не представилось случая тайком съесть.

Отец Ши Чжоу тоже поддакнул:

— Все еще худой, но цвет лица стал лучше, похоже, потихоньку восстанавливаешься.

— В последнее время у папы с мамой нет времени каждый день возвращаться и быть с тобой. Когда скучно, занимайся на пианино и скрипке. И еще, давно не видел, чтобы ты рисовал, раньше ты целыми днями сидел в мастерской...

С достатком семьи Ши, даже если бы Ши Чжоу ничего не делал, а просто ел и ждал смерти, он мог бы так прожить несколько десятков поколений.

Проведя столько лет в борьбе на деловом поприще, отец Ши Чжоу обрел деньги и положение, но и культурный уровень должен был соответствовать. В глубине души он хотел вырастить художника.

После удовлетворения материальных потребностей он начал стремиться к высокому искусству.

В оригинальной истории «белый лунный свет» действительно был очень талантлив и в подростковом возрасте поступил в лучшую в мире Дидускую Академию Искусств.

В отличие от так называемых «интеллектуалов-эстетов».

«Белый лунный свет» был по-настоящему холоден и естественен, словно первый лунный свет, отраженный в кристалликах росы на хвое кедра, сама его суть была пропитана благосклонностью искусства.

Он вызывал такое восхищение, что даже малейшая зависть заставляла чувствовать себя ничтожным.

С тех пор как Ши Чжоу попал в книгу, он каждый день, кроме лечения и ухода за цветами, только и делал, что переглядывался с несколькими друзьями детства, совершенно забыв, что у него есть и основная «работа».

На пианино он немного умел играть, а вот в скрипке и рисовании был полный профан.

Ши Чжоу ничего не оставалось, как скрепя сердце сказать:

— Руки отвыкли, я начну тренироваться в ближайшие дни.

Отец Ши Чжоу удовлетворенно сказал:

— О другом я не беспокоюсь, но на скрипке ты действительно давно не играл. Если совсем не можешь вспомнить, можешь позвать того парня из семьи Е, чтобы он тебя поучил.

— Не нужно, не нужно, он так занят, — Ши Чжоу поперхнулся супом и закашлялся. — Я сам могу потренироваться.

Мать похлопала его по спине и с легким упреком сказала:

— Куда ты так торопишься? Наш Чжоу-Чжоу два года был в академическом отпуске, разве нельзя потихоньку?

Затем она повернулась к Ши Чжоу:

— Милый, делай дома все, что хочешь, не слушай своего отца, он зря беспокоится.

Несмотря на это, Ши Чжоу почувствовал необходимость поторопиться.

Вдруг им взбредет в голову послушать, как он играет? К тому же, он, «пришелец из другого мира», занял чужое тело, и ради этого он должен был сохранить репутацию «белого лунного света».

Хотя за столом он отверг идею отца Ши Чжоу пригласить Е Синханя для обучения игре на скрипке, на следующий день тот все равно вовремя явился в дом семьи Ши.

Ши Чжоу выглядел так, будто жизнь ему не мила:

— Ты же занят съемками?

Е Синхань снял темные очки и ослепительно улыбнулся:

— Дядя Ши попросил меня, когда будет время, позаниматься с тобой на скрипке, вот я и взял отпуск и примчался.

— ...

Его дорогой папочка был поистине решительным человеком: что задумал, то и сделал.

Ци Цинцин взволнованно прошептал Ши Чжоу:

— Это тот самый киноимператор Е с телевидения? Я впервые вижу его вживую!

Е Синхань давно привык к тому, что его повсюду преследуют восторженные поклонники.

Он махнул рукой:

— Фотографироваться не будем, это частный визит. Но могу расписаться на одежде.

Ци Цинцин:

— Да нет, не стоит. Я просто выразил удивление, я не ваш поклонник.

Е Синхань:

— ...Ох.

Ши Чжоу ничего не оставалось, как провести их двоих в музыкальную комнату.

Е Синхань взял антикварную скрипку из футляра и провел смычком по струнам:

— Неплохо, очень чистый звук, даже лучше, чем у моей коллекционной.

Даже не будучи знатоком, Ши Чжоу мог видеть, насколько ценна эта скрипка. К сожалению, она попала в его руки.

Е Синхань сел за рояль, выглядя так, будто серьезно намерен его учить:

— Я буду тебе аккомпанировать, а ты сыграй какую-нибудь мелодию, которую знаешь.

Ши Чжоу, словно утка, которую гонят на убой, был вынужден взять скрипку.

Прошлой ночью он спешно изучил немного основ и тайком попрактиковался. Сейчас единственной мелодией, которую он знал, были «Два тигра».

Ци Цинцин сел рядом с Ши Чжоу в качестве зрителя.

Белая, нежная кожа Ши Чжоу коснулась корпуса скрипки, его пальцы были длинными и тонкими, даже кончики пальцев отливали красивейшим цветом, прекрасные, словно стихотворение, написанное лунным светом на водной глади.

Даже самый привлекательный киноимператор за спиной у такой красоты превращался в фон.

Однако едва исполнение началось, через две секунды Ци Цинцин понял, что что-то не так.

Это было отнюдь не усладой для слуха и глаз.

Это была настоящая какофония, режущая слух!