Она часто чувствовала, будто её сознание затянула пелена тумана. Тумана, который невозможно развеять, — можно лишь ждать, пока он рассеется сам. Это было похоже на пробуждение от долгого сна, когда реальность медленно проявляется из ничего.
Он затмевал восприятие, блокировал мысли, размывал уже известное, оставляя лишь смутное, интуитивное представление обо всём. Контуры мира были видны, но суть оставалась сокрытой — ни точных значений, ни истоков, ни имен. Всё было лишено ясности и определенности.
Лишь взросление и сон заставляли туман отступать. И с каждым его шагом назад её познание себя и мира углублялось, открывая новые, пусть и смутные, горизонты понимания.
Например, сейчас у неё появилось понятие о времени, этом абстрактном и неуловимом потоке.
Впервые она заметила «время», ожидая кормления. Она отчётливо помнила: когда свет искусственного солнца усиливался, по трубам поступал корм — обычно четвероногий. А когда свет гас, приносили водянистую, чаще всего безногую пищу. После нескольких повторов она уловила закономерность: четвероногая еда приходила днём, безногая — ночью, а двуногие появлялись постоянно, нарушая своей суетой установленный порядок.
Так она осознала разницу между днём и ночью, но само течение времени, его продолжительность и глубина, оставалось для неё загадкой, непостижимой величиной.
Позже, заметив, что с каждым циклом света и темноты в лаборатории срывают листок с цифрами, она поняла, что такое «день», «неделя» и «месяц». Эти бумажные квадратики стали её первыми единицами измерения жизни.
А однажды, проснувшись, она внезапно прозрела, будто в мозгу щёлкнул невидимый выключатель.
Вспомнила, что сорванные листки называются «календарём».
Осознала, что круг со стрелками — это «часы».
И необъяснимо, интуитивно научилась понимать время, читать его по циферблату так же легко, как ощущать смену дня и ночи.
Её осенило: наверняка она когда-то учила это, часто пользовалась, иначе откуда такая лёгкость и мгновенность в понимании? Всё это принадлежало людям — их знания и инструменты, их способ упорядочивать хаос. Значит, могла ли она сама когда-то быть «человеком», раз всё, связанное с ними, казалось таким знакомым, таким… родным?
Туман немного рассеялся, но за ним не оказалось ничего утешительного — лишь ещё более густая и непроглядная пелена, скрывающая ответы.
Размышления требовали много сил, утренняя трапеза уже усвоилась. Чтобы желудок не сводило от пустоты, она старалась меньше двигаться и чаще лежать, сохраняя энергию.
В такие моменты она обычно наблюдала за внешним миром: слушала человеческую речь, запоминала слова, учила язык. Сначала не понимала ничего, но со временем, в языковой среде и по принципу «младенческого лепета», стала схватывать почти половину. Кроме специальных терминов, многие часто используемые слова она уже усвоила и даже мысленно повторяла.
Например, ежедневный «кофе», произносимые имена и названия еды, которую ей приносили.
Но некоторые слова тревожили её особенно сильно, вызывая смутную настороженность: «вторая особь», «первая особь», «гены», «скорпозавр первого поколения».
Она ещё не понимала их точного смысла, но уже улавливала исходящий от людей страх, тот специфический запах адреналина. А эмоцию «страх» она узнавала легко — лишь тогда люди отбрасывали надменность и маску контроля. Их взгляды становились такими же, как у убитой ею добычи, — наконец-то хоть чуточку «милыми» и уязвимыми.
Но чего они боялись? Чего или кого?
С этим вопросом она стала ещё внимательнее следить за их диалогами и языком тела, впитывая каждую деталь. Прошло дней пять, и она интуитивно, по обрывкам фраз и жестов, поняла значения «второй особи» и «первой особи». Стоило им заговорить об этом, как они нервно бросали взгляд на соседнюю с лабораторией комнату, ту самую, что всегда была заперта.
В той комнате часто находился Генри У, и оттуда временами доносились приглушенные, но яростные рёв зверя или отчаянные человеческие крики. Каждый раз, когда он выходил оттуда и появлялся перед ней, она понимала: режим кормления снова изменится. Он станет более профессиональным и целенаправленным, но и более жёстким, почти диким, лишенным прежней, пусть и формальной, предсказуемости.
Она никогда не понимала, откуда в нём столько «профессионализма», но теперь до неё дошло: в соседней комнате содержится другая такая же, как она… динозавр? Неужели она не одинока?
Возник вопрос, застрявший в сознании как заноза: если та — первая особь, то она что, вторая? Вторая кто? И что такое «скорпозавр первого поколения»? Чем она является сама? Просто второй особью, или чем-то большим?
* * *
Семь дней её кормили дважды в сутки по строгому расписанию, но в последний раз принесли не живую, трепетную добычу, а холодное, обработанное говяжье мясо. От него исходил не самый приятный, химический запах, и прикасаться к нему шершавой кожей не хотелось. Однако, не поев, пришлось бы терпеть изматывающий голод до рассвета. Ради своего несчастного, сжимающегося в спазме желудка она склонилась над мясом, намереваясь решить насущную проблему. Но она не ожидала, что под действием тщательно замаскированного снотворного в мясе её сознание погрузится в глубокий, беспробудный сон.
Очнувшись, она обнаружила, что её вывезли с привычной территории — теперь она лежала на холодном, белом металлическом столе, ослепленная ярким светом ламп.
Пасть была туго заклеена серебристой лентой.
Лапы связаны прочными ремнями.
Хвост жёстко зафиксирован.
Пошевелиться было совершенно невозможно, любая мышца встречала сопротивление.
Она сделала несколько слабых, инстинктивных попыток вырваться, но тут же прекратила, внутренним чутьём понимая — это было абсолютно бессмысленно и лишь тратило остатки сил.
— Возраст: 28 дней, 4 недели. Длина тела: 23,62 дюйма, вес: 39,64 фунта. Зубы: 21 штука. Развитие хорошее, мышечная плотность в норме, — бесстрастный исследователь, глядя на мерцающие данные компьютера, наклеивал на её тело холодные датчики. — На той же стадии роста у этой особи фиксируется чрезвычайно высокая активность мозга. Сердцебиение в норме, эмоции… совершенно стабильны? Стоп, она уже проснулась. Регистрирую осознанную мозговую деятельность.
— Проснулась? Так быстро? Может, доза была маловата? — раздался встревоженный голос из-за спины.
— Дело не в дозе, — возразил первый исследователь, пристально глядя на показания. — Мозг проснулся, но тело ещё спит, паралич полный. А у первой особи в той же фазе тело пробуждалось раньше мозга — тогда она устроила в лаборатории настоящий хаос, едва не сорвав эксперимент. Здесь же — полное спокойствие. Поразительно.
Имея горький и хаотичный опыт с первой особью, они ожидали, что со второй, более спокойной, справятся легко. Но никто не предполагал, что даже при увеличенной, тщательно рассчитанной дозе наркоза та сможет пробудить разум раньше, чем её тело выйдет из паралича. Это противоречило всем известным биологическим моделям.
Было ли это несчастным случаем, досадной аномалией в данных?
Простое совпадение, вызванное уникальной физиологией?
Или в её сложных, искусственно сшитых генах проявилась неизвестная, непредсказуемая мутация, наделившая её столь странным свойством?
Чтобы выяснить причину и избежать потенциальных рисков в будущем, он, молодой и ещё не утративший некоторых иллюзий исследователь, обратился к доктору У. Однако честный, прямой человек ошибся адресом — его прямолинейное, нормальное человеческое мышление вряд ли могло соперничать с холодным расчетом научного демона, скрывающегося в человеческой оболочке.
Генри У, не отрываясь от монитора, переспросил своим ровным, безэмоциональным голосом:
— Она, как вы отмечали ранее, привередлива в еде?
— Да, доктор, — поспешно ответил исследователь, чувствуя внезапную неуверенность. — Она стабильно ест только свежее мясо, предпочитая мозги, сердце и печень добычи, остальное же часто игнорирует или просто закапывает.
(Нет комментариев)
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|