Взгляд Гоши (Часть 2)

Куда меня занесет ветер судьбы?

Я не знал.

Я отправился в цветочный магазин, которым владел мой отец в этом мире.

Когда я пришел, он, присев на корточки, поливал цветы у входа.

Увидев меня, он приветливо улыбнулся, поздоровался и продолжил заниматься своими делами.

В моей душе вдруг вспыхнула обида.

Меня раздражала его мятая рубашка, его неопрятный вид, и больше всего меня злило то, что он был всего лишь обычным цветочником.

В моей памяти отец всегда носил дорогие, элегантные костюмы, его виски и щеки были идеально выбриты, ни волоска лишнего.

Теперь я даже скучал по резкому запаху его одеколона.

Я долго сидел в подавленном состоянии на углу улицы неподалеку от магазина.

В этом чужом мире у меня не было ни родных, ни дома. Один друг пропал, а у остальных троих была своя жизнь: у Лёши и Насти уже было свое уютное гнездышко. Аня всецело посвятила себя расследованию против Костеко, и я не хотел ей мешать.

А что же я?

Что мне делать?

С чего начать новую жизнь?

Мне некуда было идти, и я бесцельно бродил по безлюдным улицам Москвы.

От сумерек до глубокой ночи. Удивительно, но я не чувствовал усталости.

Отчаяние питало мою изголодавшуюся душу.

Я просто шел, не обращая внимания на холодный ветер, который обжигал лицо.

Время от времени мимо проносились роскошные спорткары, оставляя после себя лишь неприятный запах выхлопных газов.

Я провожал их взглядом, с завистью и злостью представляя, как было бы здорово, если бы я сидел за рулем одного из них!

На рассвете я проснулся.

Я обнаружил, что сплю прямо на улице, укрывшись курткой.

Неподалеку валялся пьяница в обнимку с бутылкой водки.

— Эй! Новенький? Доброе утро, — сказал мне неряшливый бомж, сверкнув неровными желтыми зубами.

Кровь бросилась мне в голову, лицо мгновенно покраснело.

Виски пульсировали от боли.

Под гнетом стыда я дрожащим голосом, словно пытаясь что-то доказать, с трудом выдавил из себя:

— Нет, я не… Я не такой, как ты!

— Чего? — переспросил бомж.

Очевидно, он не расслышал моих жалких оправданий.

Он говорил очень громко, привлекая внимание редких прохожих.

К сожалению, у меня не хватило смелости повторить.

Видя, что я молчу, бомж развернулся и пошел прочь.

Пройдя несколько шагов, он вдруг обернулся и сказал:

— Кстати, между прочим, ты вчера спал на моем месте.

Глядя на его грязную куртку и сальную, спутанную бороду, я вдруг почувствовал небывалый страх: я боялся, что скоро сам стану таким же.

Я в панике бросился бежать прочь.

Бежал, бежал, задыхаясь, пока мое нетренированное тело наконец не отказалось слушаться.

Я тяжело дышал, слезы текли по щекам, мокрый воротник холодил шею.

Я плакал, оплакивая свое жалкое положение: я докатился до того, что спорю с бомжом из-за места на улице — никогда в жизни я не испытывал такого унижения!

Мне казалось, что весь мир от меня отвернулся.

Я, словно зомби, бесчувственно бродил по городу.

Я продолжал идти и сам не заметил, как оказался у здания ФСБ.

Я не мог объяснить, о чем я думал в тот момент, просто шел сюда, как будто так и должно быть.

Эх, пусть это будет волей судьбы.

Было еще рано, и у входа в ФСБ почти никого не было.

Я немного посидел на корточках на ступеньках, пока ноги не затекли и не начали дрожать.

Тогда я просто сел.

В конце концов, мне уже нечего было терять.

Минут через десять я увидел Костенко с портфелем в руках, идущего в мою сторону.

Я немного удивился: он пришел очень рано.

Костенко получил повышение, но на его лице не было и тени радости.

Увидев меня, он не удивился.

— Тебя Аня прислала? Я уже говорил, все так, как есть. Иди домой.

— Я пришел не по просьбе Ани. Я хотел бы устроиться к вам на работу, — сказал я.

На лице Костенко мелькнуло удивление.

Он немного подумал:

— Хорошо. Молодой человек, пройдемте, поговорим.

Увидев проблеск надежды, я последовал за ним в здание.

Однако у входа в кабинет его уже ждал какой-то мужчина по фамилии Чехов.

Я раньше не видел этого человека, но, услышав его фамилию, я понял, что это муж Лены из нашего мира.

Чехов сказал, что его уволили, и попросил Костенко взять его на работу.

Костенко был с ним холоден и прямо ответил:

— Нам в отделе бездельники не нужны. Но раз уж ты так любишь цепляться за сильных мира сего, я могу тебя кое с кем познакомить.

Костенко усмехнулся, но в его глазах не было веселья.

Я вздрогнул.

Он указал на меня:

— Отец этого парня — мэр. Если не против, можешь с ним познакомиться поближе.

— Я не люблю мужчин! — тут же запротестовал я.

К сожалению, Костенко меня проигнорировал и лишь с усмешкой посмотрел на Чехова.

Чехов некоторое время разглядывал меня (казалось, он действительно обдумывает это предложение), не скрывая отвращения.

— Нет уж, увольте, геи меня не интересуют, — он сморщил нос и, не дав мне возразить, развернулся и вышел из кабинета. Дверь с грохотом захлопнулась.

Я открыл рот, но было уже поздно что-либо объяснять.

Костенко перестал улыбаться и жестом пригласил меня сесть на стул перед ним.

— Ну что ж, давайте теперь поговорим о тебе, — сказал он серьезно.

Я и так был расстроен, а он еще и неуместные шутки отпускает (ведь в нашем советском мире за гомосексуализм сажали в тюрьму, это было очень серьезное обвинение).

Конечно, я не был с ним любезен.

Но в итоге Костеко все же взял меня на работу.

Вроде, его впечатлили мои навыки стрельбы.

Однако, заполняя анкету, я столкнулся с проблемой: у меня не было места жительства.

Я мог бы, как Лёша и Настя, ютиться в какой-нибудь развалюхе, но за несколько дней поисков так и не нашел ничего подходящего.

Ведь первые восемнадцать лет своей жизни я провел в особняке, где меня обслуживала прислуга, поэтому мне было трудно смириться с переменами. А тех жалких рублей, что у меня остались, не хватало, чтобы жить так же беззаботно, как раньше.

Костенко терпеливо выслушал мои жалобы и предложил мне пожить у него, чтобы мне было удобнее добираться до работы.

В день переезда Костенко стоял у двери, скрестив руки на груди, и смотрел, как я несу небольшую картонную коробку. В ней было все мое имущество.

— Тебе, такому баловню судьбы, наверное, нелегко в моей скромной квартирке, — сказал он, приподняв бровь.

Костенко всегда говорил витиевато, с присущим людям советской эпохи юмором и сарказмом.

Но раз уж он согласился меня приютить, разве это имело значение?

Я вспомнил, что в день собеседования сказал ему, что я совсем один.

Никого у меня больше нет.

В глубине души он тоже был одиноким человеком.

Возможно, эти слова его тронули, и две родственные души нашли друг друга в этом мире.

Так я стал наблюдателем и летописцем его повседневной жизни.

Насколько я понял, его жизнь была очень простой.

Дом и работа — вот и все.

Скучно и однообразно.

Он не курил и не пил (по крайней мере, я этого не видел), после работы сразу уходил в кабинет и не выходил оттуда.

Больше всего в его кабинете привлекали внимание ряды сборников стихов на книжных полках.

Многие из них были редкими, коллекционными изданиями, очень ценными.

Но я заходил в кабинет только по делу, поэтому лишь мельком просматривал эти книги.

Узнав, что я работаю на Костенко, Лёша и Настя были разочарованы.

Они считали, что мне не следует сближаться с человеком, который, возможно, убил Лену.

Но Аня думала иначе.

Она, наоборот, считала, что это хорошая возможность отомстить Костенко.

Она все время пыталась найти на него компромат, но безрезультатно.

Аня жаловалась мне, что его прошлое (имея в виду постсоветский период) было безупречным.

— Этот гад точно кого-то убивал, но, к сожалению, Советского Союза больше нет, и нынешние законы его не достанут, — негодовала она.

Однажды, подстрекаемый Аней, я, пока Костенко не было дома, пробрался в его кабинет и все там перерыл, но ничего полезного не нашел.

Единственным подозрительным предметом был сейф в углу.

Но какой у него код?

Я наугад ввел несколько комбинаций, но ни одна не подошла.

Позже выяснилось, что я все усложнял.

Как и во многих банальных любовных романах, код был очень простым — день рождения Лены.

Внутри лежала всего одна тетрадь, и я достал ее.

На обложке был изображен соловей.

Я открыл первую страницу и сразу узнал почерк Лены.

Она всегда красиво писала мелом.

[Моему дорогому…

Мир полон, но луна горька,

Души умолкла песнь пока.

Здесь свет померк, и жизни нет,

На грусть наложен строгий вет.

Нельзя печалиться и плакать,

Лишь счастьем лицемерным капать.

Наш страх огромен, мы — малы,

Средь этой бесконечной мглы.

Кругом запреты, нет свободы,

Промчатся в темноте все годы.

Но только нежная любовь

Зажжёт светильник жизни вновь.

Возьми меня за руку, милый,

Не отдавай злой, тёмной силе.

Взгляни в глаза мне, дорогой,

Не быть мне куклой ледяной.

Услышь, как сердце бьётся, слышишь?

Оно одной любовью дышит.

Клянусь тебе, что жизнь моя —

Любви бескрайние моря.

Целуй же губы… так прекрасно!

И бесконечно, вечно страстно!]