Глава 1

Василий Жуковский

Колокол поздний кончину отшедшего дня возвещает;С тихим блеяньем бредет через поле усталое стадо;Медленным шагом домой возвращается пахарь, уснувшийМир уступая молчанью и мне. Уж бледнеет окрестность,Мало-помалу теряясь во мраке, и воздух наполненВесь тишиною торжественной: изредка только промчитсяЖук с усыпительно-тяжким жужжаньем да рог отдаленный,Сон наводя на стада, порою невнятно раздастся;Только с вершины той пышно плющем украшенной башниЖалобным криком сова пред тихой луной обвиняетТех, кто, случайно зашедши к ее гробовому жилищу,Мир нарушают ее безмолвного древнего царства.Здесь под навесом нагнувшихся вязов, под свежею теньюИв, где зеленым дерном могильные холмы покрыты,Каждый навек затворяся в свою одинокую келью,Спят непробудно смиренные предки села. Ни веселыйГолос прохладно-душистого утра, ни ласточки раннейС кровли соломенной трель, ни труба петуха, ни отзывныйРог, ничто не подымет их боле с их бедной постели.Яркий огонь очага уж для них не зажжется: не будетИх вечеров услаждать хлопотливость хозяйки; не будутДети тайком к дверям подбегать, чтоб подслушать, нейдут лиС поля отцы, и к ним на колена тянуться, чтоб первыйПрежде других схватить поцелуй. Как часто серпам ихНива богатство свое отдавала; как часто их острыйПлуг побеждал упорную глыбу; как весело в полеК трудной работе они выходили; как звучно топор ихВ лесе густом раздавался, рубя вековые деревья!Пусть издевается гордость над их полезною жизнью,Низкий удел и семейственный мир поселян презирая;Пусть величие с хладной насмешкой читает простуюЛетопись бедного; знатность породы, могущества пышность,Все, чем блестит красота, чем богатство пленяет, все будетЖертвой последнего часа: ко гробу ведет нас и слава.Кто обвинит их за то, что над прахом смиренным их памятьПышных гробниц не воздвигла; что в храмах, по сводам высоким,В блеске торжественном свеч, в благовонном дыму фимиама,Им похвала не гремит, повторенная звучным органом?Надпись на урне иль дышащий в мраморе лик не воротятВ прежнюю область ее отлетевшую жизнь, и хвалебныйГолос не тронет безмолвного праха, и в хладно-немоеУхо смерти не вкрадется сладкий ласкательства лепет.Может быть, здесь, в могиле, ничем не заметной, истлелоСердце, огнем небесным некогда полное; сталаПрахом рука, рожденная скипетр носить иль восторгаПламень в живые струны вливать. Но наука пред нимиСвитков своих, богатых добычей веков, не раскрыла,Холод нужды умертвил благородный их пламень, и силаГением полной души их бесплодно погибла навеки.О! как много чистых, прекрасных жемчужин сокрытоВ темных, неведомых нам глубинах океана! Как частоЦвет родится на то, чтоб цвести незаметно и сладкийЗапах терять в беспредельной пустыне! Быть может,Здесь погребен какой-нибудь Гампден незнаемый, грозныйМелким тиранам села, иль Мильтон немой и неславный,Или Кромвель, неповинный в крови сограждан. ВсемогущимСловом сенат покорять, бороться с судьбою, обильеЩедрою сыпать рукой на цветущую область и в громкихПлесках отечества жизнь свою слышать — то рок запретил им;Но, ограничив в добре их, равно и во зле ограничил:Не дал им воли стремиться к престолу стезею убийства,Иль затворять милосердия двери пред страждущим братом,Или, коварствуя, правду таить, иль стыда на ланитахЧистую краску терять, иль срамить вдохновенье святое,Гласом поэзии славя могучий разврат и фортуну.Чуждые смут и волнений безумной толпы, из-за теснойГрани желаньям своим выходить запрещая, вдоль свежей,Сладко-бесшумной долины жизни они тихомолкомШли по тропинке своей, и здесь их приют безмятежен.Кажется, слышишь, как дышит кругом их спокойствие неба,Все тревоги земные смиряя, и, мнится, какой-тоСердце объемлющий голос, из тихих могил подымаясь,Здесь разливает предчувствие вечного мира. Чтоб прахаМертвых никто не обидел, надгробные камни с простоюНадписью, с грубой резьбою прохожего молят почтить ихВздохом минутным; на камнях рука неграмотной музыИх имена и лета написала, кругом начертавши,Вместо надгробий, слова из святого писанья, чтоб скромныйСельский мудрец по ним умирать научался. И кто же,Кто в добычу немому забвению эту земную,Милую, смутную жизнь предавал и с цветущим пределомРадостно-светлого дня расставался, назад не бросаяДолгого, томного, грустного взгляда? Душа, удаляясь,Хочет на нежной груди отдохнуть, и очи, темнея,Ищут прощальной слезы; из могилы нам слышен знакомыйГолос, и в нашем прахе живет бывалое пламя.Ты же, заботливый друг погребенных без славы, простуюПовесть об них рассказавший, быть может кто-нибудь, сердцемБлизкий тебе, одинокой мечтою сюда приведенный,Знать пожелает о том, что случилось с тобой, и, быть может,Вот что расскажет ему о тебе старожил поседелый;«Часто видали его мы, как он на рассвете поспешнымШагом, росу отряхая с травы, всходил на пригорокВстретить солнце; там, на мшистом, изгибистом корнеСтарого вяза, к земле приклонившего ветви, лежал онВ полдень и слушал, как ближний ручей журчит, извиваясь;Вечером часто, окончив дневную работу, случалосьНам видать, как у входа в долину стоял он, за солнцемСледуя взором и слушая зяблицы позднюю песню;Также не раз мы видали, как шел он вдоль леса с какой-тоГрустной улыбкой и что-то шептал про себя, наклонившиГолову, бледный лицом, как будто оставленный целымСветом и мучимый тяжкою думой или безнадежнымГорем любви. Но однажды поутру его я не встретил,Как бывало, на холме, и в полдень его не нашел яПодле ручья, ни после, в долине; прошло и другоеУтро и третье; но он не встречался нигде, ни на холмеРано, ни в полдень подле ручья, ни в долинеВечером. Вот мы однажды поутру печальное пеньеСлышим: его на кладбище несли. Подойди; здесь на камне,Если умеешь, прочтешь, что о нем тогда написали:Юноша здесь погребен, неведомый счастью и славе;Но при рожденье он был небесною музой присвоен,И меланхолия знаки свои на него положила.Был он душой откровенен и добр, его наградилоНебо: несчастным давал, что имел он, — слезу; и в наградуОн получил от неба самое лучшее — друга.Путник, не трогай покоя могилы: здесь все, что в нем былоНекогда доброго, все его слабости робкой надеждойПреданы в лоно благого отца, правосудного бога».

Греева элегия переведена мною в 1802 году и напечатана в «Вестнике Европы», который в 1802 и 1803 г⟨одах⟩ был издаваем Н. М. Карамзиным. Это моепервое напечатанноестихотворение. Оно было посвящено тогда Андрею Ивановичу Тургеневу. Находясь, в мае месяце 1839 года, в Виндзоре, я посетил кладбище, подавшее Грею мысль написать его элегию (оно находится в деревне Stock Poges, неподалеку от Виндзора); там я перечитал прекрасную Грееву поэму и вздумал снова перевести ее, как можно ближе к подлиннику. Этот второй перевод, почти через сорок лет после первого, посвящаю Александру Ивановичу Тургеневу в знак нашей с тех пор продолжающейся дружбы и в воспоминание о его брате.(Прим. Жуковского.)