Словно безлюдный, спокоен весь город.Солнце чуть видно сквозь сеть облаков,Пусто на улице. Утренний холодВывел узоры на стеклах домов.Крыши повсюду покрыты коврамиМягкого снега; из труб там и сямДым подымается кверху столбами,Вьется, редеет, подобно клочкамТучек прозрачных, — и вдаль улетает...Скучная улица! Верно, народЗдесь неохотно дворы покидает...Вот только баба, согнувшись, несетГробик под мышкою... Вот и другаяВстретилась с нею, поклон отдала,Кланяясь, молвила: «Здравствуй, родная!»Остановилась и речь повела:
«Кому же этот гробик-тоТы, мать моя, взяла,Сыночек, что ли, кончилсяИль дочка умерла?»
— «Сынка, моя голубушка,Сбираюсь хоронить;Да вот насилу сбиласяИ гробик-то купить.
А уж свечей и ладануНе знаю где и взять....Есть старый самоваришко,Хочу в заклад отдать.
Муж болен. Вот три месяцаЛежит всё на печи,Просить на бедность — совестно,Хоть голосом кричи!»
— «И, мать! и я стыдиласяПросить в твои года...Глупа была, уж что таить,Глупа да и горда.
Теперь привыкла, горя нет;Придешь в знакомый дом,Поплачешь да поклонишься,Расскажешь обо всем:
Вдова, мол, я несчастная...Глядишь — присесть велят,Дадут какое платьишкоИ к чаю пригласят.
Другое дело, мать моя,Под окнами ходить, —Вестимо, это совестно,Уж надо нищей быть.
А примут тебя в комнате, —Какой же тут порок?..Ты, кажется, кручинишься,Что помер твой сынок?»
— «Ох, я ведь с ним заботушкиНемало приняла!..Кормить его, по немочи,Я грудью не могла.
Поутру жидкой кашицыВольешь ему в рожок,Сосет ее он, бедненький,Да тем и сыт денек.
Тут, знаешь, у нас горенкаЗимой-то что ледник, —Чуть сонный он размечется,Ну и подымет крик...
И весь дрожит от холода...Начнешь ему дышатьНа красные ручонки-то,Ну и заснет опять».
— «И плакать тебе нечего,Что бог его прибрал...Он, мать моя, я думаю,Недолго прохворал?»
— «С неделю, друг мой, маялсяИ не́ брал в рот рожка;Бывало, только капелькуПроглотит молока.
Вчера, моя голубушка,Ласкаю я его,Глядь — слезки навернулисяНа глазках у него,
Как будто жизнь безгрешнуюОн кинуть не хотел...А умер тихо, бедненький,Как свечка, догорел!»
— «О чем же ты заплакала?Тут воля не твоя.И дети-то при бедности —Железы, мать моя!
Вот у меня АринушкаИ умница была,По бархату, душа моя,Шить золотом могла;
Бывало, за работоюДо петухов сидит,А мне с поклоном по людямИ выйти не велит:
„Сама уж, дескать, маменька,Я пропитаю вас“.Работала, работала, —Да и лишилась глаз.
Связала мои рученьки:Ведь чахнет от тоски;Слепа, а вяжет кое-какНосчишки да чулки.
Чужого калача не съест,А если и возьметКусок какой от голода,Всё сердце надорвет:
И ест, и плачет глупая;Журишь — ответа нет...Вот каково при бедностиС детьми-то жить, мой свет!..»
— «Ох, горько, моя милая!Растет дитя — печаль,Умрет оно — своя ведь кровь,Жаль, друг мой, крепко жаль!»
— «Молися богу, мать моя, —Не надобно тужить.Прости же, я зайду к тебеБлинов-то закусить».
Бабы расстались. На улице сноваПусто. Заборы и стены домовСмотрят печально и как-то сурово.Солнце за длинной грядой облаковСпряталось. Небо так бледно, бесцветно,Точно как мертвое... И облакаТак безотрадно глядят, бесприветно,Что поневоле находит тоска...
(Нет комментариев)
|
|
|
|
|
|
|
|